Свет мой, зеркальце…

Болело все: спина, голова, плечо, колено. Ныли потроха, сколько их ни есть. Мерзко хрустели суставы, каждое движение отдавало в затылок гулким эхом, от которого темнело в глазах. Правую голень уродовали ссадины: длинные, кирпично-красные, с воспаленными, неприятно багровеющими заусенцами. Висок дико зудел, Ямщик почесался, чуть не содрал шершавую нашлепку корки и выругался сквозь зубы. Облегчения брань не принесла. Где я, подумал он. Ага, жасмин, тигровые лилии, грядка пушистых бархатцев. Клумба под фигурными решетками окон первого этажа. Из ближайшего, выставленного на проветривание, на свободу рвется пианино: расходящаяся гамма. Восьмой дом, третий подъезд. Репетирует маленькая Люся, внучка Вадима Долгера, тирана и деспота, в прошлом — драматического тенора, солиста оперы. Полтораста метров до нашего подъезда. Недалеко же ты уполз от родины, приятель…

Хлопнула дверь.

— Здравствуйте, Эмма Викторовна…

Эту женщину Ямщик знал с детства. Паспортистка ЖЭКа, выйдя на пенсию, Эмма Викторовна заскучала, расхворалась, но вскоре нашла спасение в добровольной, двадцать четыре часа в сутки, каторге. Она подметала тротуар от салона красоты «Феникс» до «Люксоптики», собирала по дворам картон и прочую макулатуру, сдавая добычу в пункт приема; чинила оградки, кормила бездомных кошек и служила матерью Терезой для каждой травинки, каждого цветка. Вот сейчас она повернет голову, увидит расхристанного, обоссанного собакой Ямщика… Соврать? Ночью, возвращаясь домой, повздорил с компанией пьяных сявок, был бит, ограблен, брошен под ракитов куст…

— Доброе утро, Коленька!

Не останавливаясь, Эмма Викторовна просеменила дальше. Ее приветствие адресовалось толстому мальчику лет семи, в шортах и футболке с мультяшным изображением Спайдермена. Неизвестно, почему, но безразличие отставной паспортистки, ласковой с кошками и заботливой с былинками, резануло Ямщика по нервам больнее, чем задранная нога гада-Икара.

— Эй! — каркнул он, обращаясь к мальчишке. — Эй, человек-паук!

Если человек-паук и спасал попавших в беду, то Ямщик не значился в его списке клиентов. Проводив мальчишку взглядом, в котором мешались гнев и бессилие, Ямщик переждал новый, вдвое сильнее предыдущего, приступ головокружения. Головой он приложился крепче, чем хотелось бы: с глазами творилась капризная чертовщина. Утреннее солнце, утверждал подлец-взгляд, освещало улицу с избирательной неравномерностью: местами дома̀ просто купались в брызжущем сиянии, как если бы их облицевали панелями зеркал, отражающих солнечные лучи, местами же углы зданий, автомобили, припаркованные где попало, а в особенности арки подворотен тонули в зыбкой тени, теряли четкость, вздрагивали, словно живые, и оплывали воском на огне. На это безобразие накладывался плавающий фокус: куда ни глянь, близорукость соседствовала с дальнозоркостью, словно две давние приятельницы. От их тесной дружбы Ямщика тошнило так, что он всерьез боялся опозориться на людях.

Сотрясение мозга?!

— Улица… улица корчится безъязыкая…

Не имея даже представления, с чего бы это в памяти всплыл ранний Маяковский, Ямщик начал вспоминать, в каком году была написана поэма «Облако в штанах». Сейчас он готов был думать о чем угодно, лишь бы не переживать заново ночной кошмар, а главное, не пытаться сводить концы с концами. Да, профдеформация. Да, заигрался, зашел слишком далеко. Да, острый психоз. Ну и что? Гоголь был шизофреником, Есенин параноиком. Лермонтов страдал суицидальными наклонностями. Эдгар Аллан По — алкоголизм, депрессии, галлюцинации; скончался в клинике, призывая к себе Джереми Рейнолдса, исследователя Северного полюса. Ямщик, дружище, чем ты лучше автора «Убийства на улице Морг»? Если тебе не отвечает Эмма Викторовна, если тебя игнорирует Спайдермен — зови на подмогу знаменитого полярника. Может, хоть полярник откликнется?

Домой, срочно домой! Отлежаться, отдышаться, прийти в себя; принять ванну, наконец! Ползком, на карачках, тушкой, чучелом — домой, в башню из слоновой кости…