Свет над землёй

Пожалуй, это был один из тех немногих степных хуторов, которые, как правило, прячутся от людского глаза в какой-нибудь безыменный балке, идущей широким размахом к реке, а за рекой, на бугре, как на солнцепеке, стоит черкесский аул Псаучеше, — белые каменные заборы, как пояса, обхватывают тоже белые каменные сакли. Хуторяне отличаются от своих заречных соседей разве только тем, что сады и вообще деревья, а в особенности серебристый тополь и белая акация, у них пользуются особым почетом; поэтому над хутором всякая растительность поднялась так буйно и сочно, что даже с горы и то уже не видно ни домов, ни сараев, ни заборов; а самая улица, широкая и просторная, напоминает лесную просеку, насквозь пронизанную линией столбов. Но как только вы въезжаете в хутор, то зелень сразу как бы раздвигается, и вы видите: там белую стену и на ней окна со ставнями под цвет неразбавленной синьки; там дощатую изгородь с калиткой, а за изгородью палисадник с цветами; там дома с вывесками «Клуб» или «Школа»; там амбары, побеленные известью; а в центре хутора — просторный хозяйственный двор, с кузнечной и плотницкой мастерскими, с сараями и кладовыми, с навесами для инвентаря, с косилками и сноповязалками, уже готовыми к выходу в поле…

Во дворе правления, в тени под белолисткой, стоял низкорослый конь темно-гнедой масти. На нем была расшитая попона, высокое седло, пуховая подушка — мягкая: шевровая кожа вытерта до блеска; бурка свернута трубкой и приторочена к седлу, нахвостники и нагрудники в серебре… Кондратьев только взглянул на коня и сразу понял: сюда приехал кто-то из горцев… И он не ошибся, В кабинете Головачева, в крохотной комнате, где с трудом вмещались стол и деревянная со спинкой скамейка, находились хозяин и гость. По их возбужденным, горячим лицам было видно, что с приходом Кондратьева им пришлось прервать какой-то очень жаркий разговор, чему они оба немало обрадовались. Иван Кузьмич Головачев, поглаживая свои мягкие пшеничного цвета усы, встретил секретаря райкома радостной улыбкой, как бы говоря: «Вот хорошо, что ты приехал, а то этот сосед изрядно мне надоел…»

— Познакомьтесь, Николай Петрович, — заговорил Головачев. — Это наш сосед Анзор Абдулахович… Мы тут беседовали…

Анзор Абдулахович, подтянуто стройный, быстро встал, пожал Кондратьеву руку своей сухой и очень твердой рукой и снова сел.

— Территория моя тут, по соседству, — заговорил он с заметным нерусским акцентом. — Тебя я знаю хорошо. И Сергея знаю. И Усть-Невинскую знаю. А как же! Соседи! Я председатель аулсовета Псаучеше — по-русски «Красивая жизнь»… Тут, за речкой.

Кондратьев слушал и любовался чересчур смуглым лицом Анзора и его сильными, жилистыми руками, которыми он сжимал плетку. На нем были суконное галифе, длиннополая рубашка с твердым, густо простроченным воротником, подхваченная узким кавказским пояском. Горбоносое его лицо со шнурками тонких бровей было так опалено солнцем, что назвать его смуглым никак нельзя — скорее оно было коричнево-черное, под цвет дубовой коры. На голове у него примостилась белая войлочная шляпа со спадающими полями, из-под этих полей смотрели молодые, с синим блеском глаза.

— А о чем у вас была беседа? — спросил Кондратьев.

— Псаучеше нужен Панкратов, — начал Анзор, блестя глазами из-под шляпы. — Надо нас выручать, а Иван, мой сосед, Панкратова запретил…

— Панкратова я тебе не дам, и не проси, — сказал Головачев, поглядывая своими светлыми глазами на Кондратьева, и этот его взгляд точно говорил: «Поглядите на этого настырного джигита… И что тут с ним делать?»

— А почему запретил? — спросил Анзор. — Должен дать…

— Было время — жил Панкратов у тебя по неделям, а теперь он мне самому вот как нужен, — и Головачев провел пальцем по кадыку. — Ну, что поделаешь! Николай Петрович, бьюсь с ним уже более часу…

— А о чем все-таки у вас разговор? Что это за Панкратов?

— Хо! Панкратов — человек большой! — сказал Анзор. — Умная башка! Чаля даго… хорош парень… Хох! Чаля даго…

— Погоди, Анзор Абдулахович, расхваливать Панкратова, — проговорил Головачев. — Зараз я сам поясню, какой Панкратов… чаля даго… Тут, Николай Петрович, дело такое. В нынешнем году в Псаучеше построили водяное колесо, а к нему приспособили какую-то динамику — так, сооружение вышло на скорую руку и на живую нитку. Сказать, вся эта водяная ГЭС сильно примитивная: день кружится, а два стоит. Но пока у них был свой электрик, дело кое-как шло, а теперь этот парень уехал учиться, и вот результат: чуть что — идут ко мне, чтоб выручил… Вот поэтому Панкратов и стал парень чаля даго…

— Хо! Хо! — задумчиво проговорил Анзор. — Панкратов — хорош механик, ой, как хорош!.. Чаля даго… Зачем запретил?..

— Ну и пусть поедет и поможет, — сказал Кондратьев. — Пошли, дело нужное.