Свет над землёй

Отворилась дверь, в комнату вошли Тимофей Ильич и Ниловна, а следом за ними порог переступила и Марфа Игнатьевна.

— Здравствуй, дочка! — сказала Марфа Игнатьевна, подойдя к Ирине и целуя ее в щеку. — Ты чего какая сумрачная!

— Уезжаю, мамо.

— Знаю. Радоваться нужно.

Ниловна, маленькая, щупленькая старушка, все в том же чепце, который был всегда сверху повязан сереньким платочком, поцеловала Ирину, прикоснувшись к ее горячей щеке своими морщинистыми, старчески-холодными губами.

— А мы узнали, что дети наши уезжают, — сказала она тихим голосом. — Вот и не стерпело родительское сердце — пришли проводить.

— Спасибо, — сказала Ирина, не переставая смотреть на свое серое в клеточку платье. — А вы пешком из Усть-Невинской?

— Савва нас подвез, — сказала Марфа Игнатьевна. — Он в райисполком завернул, а мы на углу сошли…

Тимофей Ильич все еще стоял у порога, поставив к ногам мешок и как бы раздумывая, оставаться ли здесь или уйти. Высокого роста, сухой и согнутый в плечах, — казалось, это стоял пастух, только что пришедший с поля: это сходство особенно четко выступало и в его лице, скуластом, с крупными морщинами, и в подрезанных скобкой, усах, желтых от табака, и в густых, через весь лоб бровях, точно таких же бровях, как и у Сергея, только у старика они были уже жестче и не черные, а белые.

— А где ж Сергей? — спросил Тимофей Ильич.

— В райкоме, — ответила Ирина. — Батя, чего вы стоите! Проходите и садитесь.

— Знать, совещаться ушел? — Тимофей Ильич присел на лавку и вынул кисет, сильно пропитанный желтой махорочной пылью. — Небось у родителей совета не спрашивает… За эти дни дажеть в станице не побывал.

— Тимофей, тут радоваться нужно за детей, — сказала Ниловна, — а ты хмуришься, как осенний день.

— Да я не хмурюсь, а только к тому говорю, — пробурчал старик, нагибаясь к мешку. — К тому говорю, что непорядок… С родителями надо побалакать, совета попросить.

— Иринушка, тут мы на дорогу харчей принесли, — сказала Марфа Игнатьевна, помогая свату развязать мешок.

— Мама, я без Сергея не знаю…

— А что тебе в таком деле Сергей? — гневно пробасил Тимофей Ильич. — Ты у него хозяйка, и ежели собираетесь в дорогу, то ты его и не спрашивай, чего класть, а чего не класть.

— И правда, Иринушка, — вмешалась в разговор Ниловна, — дорога-то дальняя…

— Всякие запасы не помешают, — досказала Марфа Игнатьевна.

— Да оно и в Москве, — продолжала Ниловна, — еще не известно, как там в тех ресторанах вас будут кормить… А мы вам и сальца положили, и яичек вареных, и колбасы домашней, и масла свежего…

— Все, все пригодится, — сказала Марфа Игнатьевна, вынимая из мешка свертки.

— В чемодан кладите, — советовал Тимофей Ильич.

— Да вы что? — Ирина рассмеялась. — В чемодане одежда…

— Что ж вы из одежды берете? — спросила Ниловна.

— Чи там в театр пойдете, чи там на какое гулянье, чтоб меж людьми выделялись, — подсказала Марфа Игнатьевна.

— Эх, бабы, бабы, — сокрушенно качая головой и усмехаясь в усы, молвил Тимофей Ильич. — И нашли о чем печалиться… А были вы в Москве? Эге! Не довелось… А я — то бывал и все видел, и вы у меня спросите, как оно и что и как там себя показывать… Вы думаете, это вам Усть-Невинская… Появился на улице Прохор в синей рубашке, в шапке с красным верхом, и все его сразу заметили, и всем он кажется таким разнаряженным да молодецким парубком, что хоть веди к невесте… А в Москве себя показывать некогда. Там народу такая уйма, да к тому же все ходят так быстро, а на улицах завсегда такая происходит суматоха, что беда! А сколько машин! Так одна в одну и выстраиваются. — Старик усмехнулся. — Со мной в этой тесноте был случай — умру, не забуду. Попал я в гущу народа, а тут меня обступили машины, никак выбраться не могу, — так я чуть не заблудился… Спасибо милиционер вежливо за руку вывел.

— Так то ж ты, — возразила Ниловна. — Куда тебе, старому, до молодых равняться. Известное дело, кто на тебя станет смотреть?

Тут Ниловна хотела вступить в спор с мужем и доказать его неправоту, но помешал Сергей.

— Мамо! Батя! — сказал он. — Пришли!

Тимофей Ильич покосился на сына и молчал, а Ниловна прижалась к нему, — рядом с рослой, немного сутуловатой фигурой Сергея она казалась совсем маленькой.

— Эх, сынок, сынок, — сказала она, — вот когда у вас с Ириной будут дети, тогда и будешь удивляться.

— Да я, мамо, рад. — Сергей обратился к Ирине: — Ну, как у тебя? Все готово? А это что за продукты? Не возьмем!.. Ни за что, ни за что!

— Слухай, сыну, — сказал Тимофей Ильич, — ты в бабские дела не вмешивайся. Харчи — не твое дело. Пускай бабы сами укладывают, а ты иди, сядь возле меня… Побалакаем перед отъездом.

Сергею не хотелось ни садиться, ни разговаривать: у него было еще столько дел и в райисполкоме и дома, но он послушался и сел рядом с ним.

— У Кондратьева был? — спросил отец.

— У него.

— Советовался?

— Да…

— Об чем же?

— Разговор был всякий.

— От батька утаиваешь?

Старик нахмурил клочковатые брови.

— Никакой, батя, тайны нету. — Сергей расстегнул ворот, обтер платком мокрую шею. — Вы же знаете, еду я, батя, на сессию, и есть у меня от района важное поручение.