Свет над землёй

— Вот что, Ванюша, — сказал он. — Времени терять не будем. Иди на рацию и радируй Шацкому наше решение. А я позову ребят, и мы все данные запишем сообща.

— Радировать-то можно, — рассудительно заметил Ванюша, — а какой же я передам текст? Важнее всего, как я понимаю, текст.

— Верно, Ванюша, — согласился Григорий и снова схватился за чуприну, — текст надо сочинить. Садись поближе к столу, бери карандаш и пиши: «Радиограмма. Бригадиру тракторного отряда номер шесть Ивану Егоровичу Шацкому». Написал? Далее пиши так: «Дорогой Иван Егорович…»

— Начало правильное, а вот «дорогой», — возразил Ванюша, — по-моему, звучит не совсем в нашу пользу… Слово это сильно нежное, а в таком деле требуется задать тон официальный.

— Нет, Ванюша, задавать тон не следует… Именно «дорогой Иван Егорович», — в этих словах не нежность, а вежливость и уважение… Написал: «Дорогой Иван Егорович»? Дальше такая фраза: «Зная вас и ваших товарищей по работе как опытных механизаторов, у которых слова не расходятся с делом, мы, трактористы отряда Григория Мостового, желаем вступить с вами…»

— Опять мне такой тон не нравится, — сказал Ванюша. — Зачем ты их так расхваливаешь? И что у них такого хорошего? Весновспашку — это же всем известно — они вели хуже нас… И это слово «желаем» мне тоже не по душе… Лучше написать так: «вызываем» или «делаем вызов».

— Пиши, что я тебе диктую, — сердито сказал Григорий. — Написал: «желаем вступить с вами»?

Тут Ванюша, немного зная характер своего бригадира, безропотно подчинился, и вскоре текст радиограммы был готов.

— Ну, иди и радируй, — сказал Григорий, вылезая из-за стола. — А заодно скажи ребятам, чтобы побыстрее шли ко мне.

Перечитывая на ходу радиограмму, Ванюша неохотно ушел на рацию. Вскоре восемь рослых и молодцеватых видом парней, один здоровее другого, поднялись по лестнице такой шумной компанией, что в вагоне сразу стало тесно, заскрипели, вдавливаясь под сильными ногами, доски пола, качнулись рессоры. Это были люди молодые, умевшие и пошутить и посмеяться.

— Гриша, обрати внимание на нашего Тараса, — смеясь, говорил Митька Гриднев. — Был тракторист как тракторист — и вдруг стал мрачнее грозной тучи. А почему? Тарас! Сказать, почему и в чем тут собака зарыта?

— Помолчи, Митька!

Тарас уселся в углу и так наклонил голову, что могучая его шея побагровела.

Рулевые заговорили все сразу.

— Причина известная — любовь!

— Не любовь, а прицеп!

— Он же косовицу поджидал, как свидание!

— А тут несчастье!

— Предмет Тарасовой радости пересел на собственную тягу.

— Тарас, ты не печалься, а иди к ней в штурвальные.

— Да в чем тут дело, ребята? — спросил Григорий и посмотрел на Тараса.

— Ты только слушай Митьку, — с обидой в голосе ответил Тарас. — Всякую чертовщину городит.

— Нет, говорю сущую правду, — сдерживая смех, оправдывался Митька. — Все горе, Гриша, в Настеньке Вирцевой. Как узнал Тарас, что Настенька получила самоходный комбайн, так и затосковал… Придется ему брать на прицеп какого-нибудь усатого дядьку.

— Да, тут горе, можно сказать, непоправимое, — проговорил Григорий, подсаживаясь к Тарасу и обнимая его. — Ну ничего, мы это дело поправим. А сейчас давайте обсудим, что мы запишем в договор с Шацким. Садитесь поближе.

И только было они уселись за стол и Тарас, зло покосившись на Митьку, первым начал говорить о том, что «если у меня снова будут комбайны Вирцевых, то я обязуюсь, во-первых, не иметь ни одного простоя, а во-вторых…», как случилось то, чего никто из них никак не ожидал. Вначале загудел мотор, и они прислушались; Григорий подумал, не директор ли приехал их навестить. Затем к дверям вагона подъехал темно-зеленый, совсем еще новенький комбайн, неся впереди хедер. Но ни самоходный комбайн, ни хедер, ни даже парусовый зонт не удивили трактористов, а удивило их и обрадовало то, что машиной управляла Настенька Вирцева, та самая Настенька, о которой они всегда так охотно и много говорили. Она сидела под белым «грибком», как под шляпой, в комбинезоне; если бы не косынка на ее маленькой голове и не волосы, спадавшие на плечи, ее можно было бы принять за молоденького паренька.

Как только Тарас увидел эту неожиданную картину, он еще более покраснел, встал, затем снова сел, — тут все увидели, что ему, бедному, в эту минуту было не до Ивана Шацкого.

— Эй, парубки! — крикнула Настенька, уже стоя под зонтом. — А ну, помогите сойти!

— Тарас, беги!

— Сама приехала!

— Эх, черт возьми, какая у нее машинка!

— Вот это самоход!

— Даже с холодочком!

— Специально для тех, кто боится солнца!

В вагоне давно было пусто: кто осматривал косогон и хедер, поднятый спереди, кто интересовался мотором. Тарас тоже вышел из вагона и, заглядывая в соломотряс таким пристальным взглядом, точно он что-то там забыл и теперь не мог отыскать, краем глаза видел Настеньку; видел, как Митька хотел помочь ей сойти на землю, как она, смеясь, соскочила и подала руку Григорию.

— Гриша, — сказала она, — вечером будешь в станице?

— Собираюсь.

— А какие у тебя обязательства?

— Это секрет!