Свет очага

— Ладно, довольно, — нахмурилась Алевтина Павловна. — Лучше давайте подумаем о дороге. Хорошо, если поезд будет. Но надо приглядеть какой-нибудь другой транспорт.

— Давайте зайдем по дороге в один из колхозов и попросим у председателя телегу с лошадью, — предложила Маруш.

— Сколько мы проехали? Километров двести? Значит, мы еще находимся в Западной Белоруссии, — задумчиво проговорила Алевтина Павловна. — Так вот, здесь нет колхозов. Здесь только частники. Если на следующей станции не будет поезда, тогда что ж… надо покупать телегу с лошадью. У кого сколько осталось денег — все нужно собрать, до рубля. Если не хватит, тряпками рассчитаемся.

День ото дня все больше менялась Алевтина Павловна. И следа не осталось от ее небрежной и милой кокетливости и того ленивого и усмешливого превосходства, которое выказывала иногда по отношению к нам эта красивая женщина. Какое-то усталое, но твердое спокойствие стало проявляться в ее характере, все рассудительней делалась она. Ни в чем по-прежнему она не стремилась опередить Елизавету Сергеевну, по-прежнему как бы уступала ей дорогу, но что бы она теперь ни сказала, что бы ни предложила, все было дельно, полно здравого смысла, и все невольно тянулись к ней.

В первый день мы прошли совсем немного. Продвигаясь вдоль железной дороги, мы добрались до ближайшего разъезда, но там не было и не ожидалось поездов ни в ту, ни в другую сторону. Никто здесь не мог сказать нам ничего вразумительного. И поскольку все, не теряя времени, уходили дальше, зашагали и мы. Идти было нелегко. У пятерых были дети не старше трех-четырех лет — им особенно приходилось трудно. Сама могла идти только семилетняя дочь Муси-Строптивой Люся, да еще Шурик, четырехлетний Вовка-командир уставал быстро, и Алевтина Павловна большей частью несла его на руках. Так же было и с другими ребятишками — когда они уставали, их несли сначала матери, а потом другие, бездетные, женщины. Но меня, помня о моем положении, освободили от этой обязанности.

13

К вечеру, когда густые тени легли на дорогу, перемежаемые золотистыми полосами низкого солнечного света, мы остановились в небольшой деревеньке и разбрелись, просясь на ночлег, по разным дворам.

— Эй, бабы, не вздумайте только дрыхнуть до самого обеда, — крикнула Муся-Строптивая всем на прощанье. — А то завтра ищи вас по избам. Так, что ль, Елизавета Сергеевна?

— Верно говорите, Мария Максимовна, — поспешила поддержать ее та.

— Во сколько бы нам завтра собраться? — цепко глядя на Елизавету Сергеевну, спросила Муся-Строптивая.

— Ну… в общем, конечно, пораньше.

— Значит, как только первые петухи пропоют, соберетесь на этом же месте. Это приказ Елизаветы Сергеевны. Все поняли? А кто проспит, пусть пеняет на себя. Искать не будем. Так, что ль, Елизавета Сергеевна?

— Да-да… Да-да. Соберемся пораньше, товарищи. Только не опаздывайте. Э-э, Мария Максимовна, мы с вами переночуем вместе.

Елизавета Сергеевна не хотела отпускать ни на шаг от себя Мусю-Строптивую, которую раньше боялась как огня; теперь она, прежде чем что-то сделать или сказать, глазами выспрашивала не то ее одобрения, не то разрешения.

Мы со Светой и Шуриком остановились у высокого дома, крытого не соломой, как другие, а богато — тёсом. Заметив, что мы нерешительно топчемся у калитки, со двора вышла бледнолицая, худая тетка. Наверное, хлопотала по хозяйству — на ней был передник, рукава кофты были закатаны. Она подозрительно глянула на нас глубоко посаженными глазками. Было и без нашего рассказа видно, кто мы такие и каково нам, еле стоящим на ногах, но плоское, тронутое морщинами, лицо женщины не смягчилось.

— Ладно, переночуйте седни, — неприязненно буркнула она.

Мы вошли во двор и остановились, не зная куда пройти. Рыжий мальчишка лет семи, увидев нас, застыл с разинутым ртом. Сначала он диковато оглядел меня, затем перевел взгляд на Шурика, который интересовал его больше, чем мы со Светой, но не решался к нему подойти. Хозяйка, впустив нас во двор, словно забыла о нас, пошла доить корову. Мы потоптались немного в нерешительности, затем, освободившись от поклажи, присели на лавочку у стены.

Солнце уже село, но в этих краях сумерки светлы и долги и темнеет не скоро. Не успела хозяйка подоить одну корову, как подъехал и хозяин с большим возом сена. Он оказался крепким рослым мужиком с пышными усами. Парень лет двенадцати правил лошадью; лошадь была крупная, на ее широкой спине улеглись бы два человека, таких лошадей называют «битюгами». Хозяин распахнул ворота и направил воз в дальний угол двора. Видно, беженцы были ему не в новинку. Он даже не взглянул в нашу сторону.