Свет озера

Женщина медленно подошла к девочке. Ласково улыбаясь, она бесконечно нежным движением приобняла ее за плечи и обратилась к ней с вопросом:

— Хочешь, чтобы я стала твоей мамой?

Одетта в ответ кивнула, и женщина прошептала:

— Спасибо тебе, детка. Спасибо.

Она прижала девочку к себе, потом, выпрямившись, добавила:

— А теперь поди поцелуй твоего папу, детка.

Девочка не сразу тронулась с места, потом, протянув ручки, сделала три шага по направлению к мужчине, а тот подхватил ее, поднял в воздух и поцеловал. Одетта прижалась изуродованным своим личиком к шее и щеке своего нареченного отца, и он плотно сжал веки, стараясь удержать накипавшие слезы.

52

У Блонделя не хватило духа разлучить этих людей с их приемышем, но все присутствующие и так поняли, что они укроют свое новоявленное счастье у себя в доме, подальше от ярмарочной толчеи, треска и пальбы. Когда они садились в свою тележку, мужчина гордо нес на руках девочку, чье лицо слизнуло пламя пожара. Ни он, ни жена его не улыбались, но их взгляд выражал ту глубокую, особую радость, от которой теплеет душа, где счастье свивает себе уютное гнездышко, разрушить которое способна одна только смерть. Те, что прогуливались по дороге, молча, с уважением, а кое-кто даже, возможно, и с завистью, поглядывали на них. Не в силах сдержать волнения, Бизонтен смотрел, как они уезжали в снопах солнечных лучей, и в глубине души чувствовал облегчение, которого и сам стыдился. Перед отъездом Одетта пошла поцеловать Блонделя, и он сказал ей:

— А Ортанс?

Девочка поцеловала Ортанс, и Блондель снова обратился к ней:

— А Бизонтена?

Бизонтен сделал над собой немалое усилие, чтобы улыбнуться девочке, взять ее на руки и поднести к своему лицу. Прикосновение этой кожи словно бы обдавало его жаром. Прижимая ее к груди, он приказал себе держать ее в своих объятиях еще дольше, чем все остальные провожающие. Он ощущал на себе взгляд Блонделя, словно укол стилета, и, казалось, взгляд его говорил: «Нелегко, верно ведь?» И когда Одетта вышла из дома, прежде чем ее новый отец подхватил ее на руки, Жан бросился к девочке и тоже поцеловал ее. И стыд глубоко прожег сердце Бизонтена.

Для всех прочих будущих родителей Блондель не сделал никакого исключения, и все они согласились прийти за детьми в воскресенье к вечеру или же в понедельник, большинство даже заявили, что плевать им на Праздник попугаев и что в воскресенье они целый день проведут здесь.

Казалось, что люди эти, эти новые родители годы и годы ждали ребенка, которого никогда и не видели. Прежде чем они успевали получше приглядеться к тому малышу, которого им здесь давали, они уже привязывались к нему всем своим существом.

И вот пришло воскресенье, выслав из-за цепи гор прозрачную дымку зари там, где далекая синева смешивалась с бледным золотом небес и вод. Пьер до блеска начистил Бовара скребницей, натер кирпичом сбрую и до того аккуратно прибрал повозку, что она выглядела как новенькая. Так как кое-кто из будущих родителей выразил желание прийти сюда, ребятишек оставили на попечение цирюльника. Один только Жан уже на правах взрослого мужчины занял место в повозке, с которой сняли парусину. Ликованием был наполнен звонкий утренний воздух, но никто не решался ни запеть, ни засмеяться, потому что Блондель сидел, сердито наморщив лоб, и выражение его нахмуренного лица омрачало общую радость.

Когда они выехали на широкий тракт, ведущий из Клармона, и взяли на Бюсси, их то и дело обгоняли повозки, торопившиеся на ярмарку, в которых ехали целые семьи крестьян, они обменивались веселыми шутками, размахивали флажками. А в седоках повозок, что катили им навстречу, они узнавали тех, кто направлялся в Ревероль провести воскресный денек с детьми, которых они заберут вечером, уже как собственное свое сокровище. Отвечая на их поклоны, Блондель перестал хмуриться и твердил:

— Возможно, на вашем дурацком празднике и будут три короля, но нынче вечером настоящими королями станут вот эти люди. Они и их дети.

Чем ближе они подъезжали к Моржу, тем больше на дороге становилось людей, спешащих на праздник, кто в тележке, кто пешком. Иной раз их обгонял всадник или группа всадников, и из-под копыт их коней, пущенных галопом, взлетали тучи пыли. Ветер на ходу развевал разноцветные флажки, солнце блестело на стали клинков и мечей. Порой, заслышав зов трубы, Бовар боязливо прядал ушами.

— Я же вам говорил, что все, кто носят оружие, просто-напросто полоумные, — ворчал Блондель. — Все эти люди готовы столкнуть вас в ров, и женщин и детей, лишь бы первыми добраться до того места, где будут совершать свои подвиги, увы, весьма печальные подвиги.

А Бизонтен, слушая его слова, без конца повторял про себя: «Дай-то бог, чтобы он хоть до вечера продержался и не поднял шума».