Свет озера

— Конечно, нет. С Этрпиньи нынче то же самое, что с Лявьейлуа, от него тоже ничего не осталось. Чума нас не пощадила, но с тысяча шестьсот тридцать пятого года стало вроде полегче. А потом, прошлым летом, когда французы опять явились, разрушили мост Оршан и сожгли все окрестные селенья, они и о нас вспомнили. Единственное, что нас спасло, так это лес. Когда мы увидели, что все кругом огнем полыхает, ждать мы не стали.

Тут заговорил раненый:

— А вы давно сюда прибыли?

Пьер рассказал, как они сюда добрались. Женщина присела у камелька рядом с молодым Брайо. Когда Пьер кончил рассказ, она обратилась к мужу:

— Вот видишь, если бы мы поступили так же, как они, у тебя сейчас ноги были бы целы.

Раненый приподнялся, опершись локтями о край стола, гнев, видимо, придал силы его слабому голосу, так что ему удалось крикнуть:

— Замолчи сейчас же! Если все разбегутся, если некому будет драться, никакого Конте больше не будет! Тогда французы совсем над нами верх возьмут. Ты сама отлично знаешь: не будь я ранен, мы до сих пор были бы там.

Он снова привалился к столу. Это последнее усилие, видимо, окончательно его подкосило. Пот струйками стекал по его лбу, перерезанному, как шрамом, следом от шляпы, темные пряди волос тоже совсем взмокли. Все молчали, Мари сняла котелок с крюка и поставила на краешек очага. Потом половником разлила дымящуюся похлебку в три миски.

— Чертовски вкусно пахнет, — заметил старик Брайо.

Гости съели с хлебом весь суп.

Лицо раненого даже чуточку порозовело, он спросил, можно ли ему сейчас прилечь, ему помогли добраться до соседней комнаты и уложили на тюфяк. Жена накрыла его одеялом. А вернувшись в кухню, сказала:

— Он сердится, но ведь его нужно понять. С тех пор как он потерял ногу, совсем другим стал.

— А знаете, — начал старик, — мы-то, мы не уехали бы вслед за этими трусами из Лакюзона, если бы наш дом не разрушили. Раньше-то мы надеялись, что беда, может, нас и минует.

Он замолк и присел на табурет, откуда встал его сын. Лицо его было не просто печальным, но и бесконечно усталым. Он вновь заговорил не сразу и обратился к Пьеру:

— А ты, сынок, помнишь моего брата? Сколько ты леса с его лесосеки вывез.

— Как же, помню, еще бы не помнить!

— Так вот, он поступил так же, как и вы. И мы сейчас к нему пробираемся. Он в Лютри. Чуть подальше Лозанны будет. Нам удалось от него весточку получить. У него все в порядке.

Старик оглянулся сначала на дверь в соседнюю комнату, потом на сноху и тут только заговорил, приглушив и без того тихий голос:

— Если бы мы уехали вместе с братом, сын мой не остался бы калекой, а в Конте было бы все то же самое. Что правда, то правда, мы нескольких французов и шведов убили, но, чем больше их убиваешь, тем больше их становится. Видать, некоторых людей война отравляет точно яд. Ты сейчас сам видишь, каков мой сын — ведь раньше ты его знал, — совсем другой теперь стал… Как бы тебе это получше объяснить, но с тех пор, как война у него ногу отняла, он к ней привязался, знаешь, так бывает, что самые хорошие парни возьмут вдруг и привяжутся к распоследней шлюхе, которая ими помыкает. Подумать только, в каком он сейчас виде, а все-таки мы чуть что не силком его увезли.

Слушая этот рассказ, сноха его втихомолку заливалась слезами.

Лесоруб наконец заметил, что она плачет. Его огромная ручища неловко опустилась на костлявое плечо снохи, окутанное черной шалью.

— Не плачь, — проговорил старик. — Выздоровеет он у нас. И любить тебя будет. Ты возьми в толк — для лесоруба не так важна нога, как рука. Я-то уж насмотрелся на лесорубов, многие вполне одной ногой обходились.

Говорил старик медленно, останавливаясь после каждой фразы. Колченогий Шакал вошел со двора и в изумлении застыл на месте при виде незнакомых людей. Потом тщательно обнюхал гостей и замахал хвостом.

— Он, видать, тоже сражался? — спросил старик.

— Сражался, — подтвердил Бизонтен. — Только против волков.

Лесоруб пожал плечами и проворчал:

— В иные времена думай не думай, все равно не решишь, кто страшнее, люди или волки…

На следующий день на заре семейство Брайо отправилось в Лютри, но после их отъезда в доме поселилась какая-то смутная тревога. Ортанс вообще мало говорила с этими людьми, но Бизонтен смотрел на нее, когда молодой дровосек упрекал своих близких за то, что они, испугавшись захватчика, покинули свой родимый край. Ему почудилось, будто в глазах Ортанс вспыхнул еще незнакомый ему огонек, и он встревожился. Не раз он заставал Ортанс одну, она стояла, прислонившись к стене дома, устремив взгляд на черные вершины гор Юры.

54