Свет озера

Бизонтен почувствовал на себе взгляд Мари, но невидимое присутствие Блонделя и та картина, что рисовал он себе — Ортанс одна уходит вместе с Барберой, — должно быть, пересилили этот взгляд, потому что против воли он проговорил:

— Конечно, надо сделать все, чтобы ее удержать, но, если уж она решит уйти, нельзя пускать ее одну.

— Ты прав, — подхватил Пьер. — Надо пойти вместе с ней.

Крик Клодии был сродни крику раненого зверя.

— Нет! Нет! — завопила она и, вскочив, как безумная бросилась к Пьеру, он едва успел повернуться на табуретке и подхватить ее, прежде чем она упала на колени.

— Нет, не хочу, чтобы ты уезжал… Не хочу, не хочу.

Она снова прижала обе руки к животу, и лицо ее исказила судорога боли.

Когда поднялся Бизонтен, Мари тоже поднялась и подошла к нему. Вытянув обе руки, она удержала его на расстоянии, чтобы он не смог прижать ее к себе, она хотела заглянуть в самую глубину его души, проникнуть в нее взглядом. Она сурово бросила ему в лицо:

— Если ты уйдешь, то, вернувшись сюда, уже не найдешь здесь никого! Ни меня, ни детей.

— Замолчи, — сказал Бизонтен. — Не пугайся зря…

Мари обернулась к кузнецу, упершемуся локтями в край стола и робко поднявшему на нее свои глаза в красных прожилках.

— А вы, — крикнула Мари, — если вам так уж не можется уйти — уходите! Но я не желаю их терять, понятно вам! Не желаю! Ни брата, ни мужа… Нет, нет, не желаю. И так у меня в жизни было столько горя…

Рыдания, идущие из самой ее души, заглушили эти слова. Бросившись на грудь Бизонтена, она уже не старалась сдерживаться. Горе и страх за него пересилили гнев.

Все так же не шевелясь, кузнец пролепетал слабым, жалким голосом:

— Да я и не хотел вовсе, чтобы они уходили. Я же сказал: это мне надо бы, потому что мне нечего терять. Но им-то есть о ком заботиться… Когда на руках ребятишки, нельзя идти на такой риск, это уж само собой… Ты, Мари, меня отчехвостила, но, поверь, зря… Я просто так говорил.

Бизонтен догадался, что Мари уже жалеет о своей гневной вспышке, но у него не хватало духа попросить ее подойти к старику и его поцеловать. Пришлось поэтому объясняться ему:

— Да нет, дядюшка Роша, никто этому и не поверил. Мы же вас хорошо знаем. Мари просто испугалась, вот и все. А когда человек пугается, язык треплет невесть чего, не от сердца такие слова идут. Вы небось сами это знаете! — И со смешком он добавил: — Впрочем, мы все тут немножко того, свихнулись. Ортанс, может, еще даже и не решила уходить, а мы тут убиваемся, будто она уже в дороге.

Смех его не вызвал обычного отклика. Сейчас ему стало ясно, что никто не сомневается в том, что Ортанс собралась в путь. И никто поэтому не удивился, когда она вышла из спальни в дорожных своих ботинках, в заколотом до колен платье, с толстым коричневым плащом, перекинутым через левую руку, а в правой она держала узелок. И все-таки Мари с криком бросилась к ней:

— Нет! Нет! Это же безумие!

Ортанс спокойно положила свои пожитки на край стола и, обняв Мари за плечи, с улыбкой посмотрела ей в глаза. И тут Бизонтену почудилось, что улыбка ее совсем такая же, как у Блонделя, когда он видел счастливое дитя.

— Нет! Нет! — продолжала умолять Мари сдавленным, еле слышным голосом.

Ортанс улыбнулась еще светлее. В глазах ее зажегся свет, и она спокойно произнесла:

— Я просто не хочу зря потерять свою жизнь.

— Но там-то вы наверняка ее потеряете! Как Блондель…

Ортанс не дала ей договорить:

— Ну-ка, Мари, вспомните, что сказано в Писании: «Ибо, кто хочет душу (жизнь) свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее».

Медленно повернувшись и положив правую руку на плечо Мари, она подвела ее к Бизонтену и Барбере. И, помолчав немного, заговорила:

— Если никто туда не пойдет, дело, что начал Блондель, само собой прекратится. Вспомните-ка: Воскрешение! Этим словом все сказано. Его смерть несет нам жизнь. Вы так же хорошо, как и я, поняли, что он был посланец небес. Он начал битву за то, чтобы всегда и повсюду был свет. Имеем ли мы право, мы, которые так его любили, позволить мраку одолеть свет? Покидая нас, он произнес всего одно лишь слово, и слово это выражает его высшую волю: Воскрешение… Воскрешение тех, кому грозит гибелью безумье людей.

И, обращаясь к ним, Ортанс сумела найти не только слова, что твердил лекарь из Франш-Конте, но и его интонации. Она поочередно устремляла на каждого настойчивый взгляд, и каждый бормотал что-то невнятное, но в этой невнятице чувствовалось одобрение. Тут Ортанс рассмеялась каким-то странным гортанным смехом и закончила:

— Я знаю, куда я иду…

Прервав ее, Бизонтен проговорил неуверенным тоном:

— Но совсем одна…

— Как это совсем одна? — воскликнула Ортанс. — А Барбера, кто же, по-вашему? Пойдите-ка поищите — и во всем свете не сыщете такого силача, как он!

Слушая слова Ортанс, Мари изо всех сил вонзила ногти в руку Бизонтена.

В разговор вмешался контрабандист:

— Надо бы нам на дорогу хлеба с собой взять.