Даже собаки и те чуяли неладное и плелись, поджав хвост, рядом с повозками, ни на шаг не отходя в сторону. Слой снега в три-четыре дюйма толщиной, схваченный морозом, превратился в наст, и повозки двигались по нему быстро и бесшумно. И это безмолвие рождало страх, чудилось, что источает его само невидимое небо, которое не тревожит даже карканье воронья.
Потом повозки долго ехали по извилистому, неровному пути, но все же не такому крутому, как нынче утром. День клонился к закату, и холод становился все злее. Все молчали. Тишину нарушал только свист кнута да приглушенная брань поскользнувшегося возчика.
Уже спускалась ночь, когда дорога пошла вниз. Бизонтен обернулся к своим спутникам и тихо сказал:
— Вот и все, должно быть, мы границу пересекли.
Шедший за ним Пьер в свою очередь повернулся и повторил слова Бизонтена, и так они докатились до последней повозки. Подмастерье охватило странное чувство, будто что-то напряженно замерло на этом небосводе, под этими небесами, которые недвижно покоились прямо на вершинах уже затянутых мраком гор.
Впервые за долгие годы он почувствовал, как сжалось его горло, когда вдали блеснули четыре золотые точечки. Четыре звездочки, выстроившиеся в ряд прямо на снегу. Он обернулся, и, возможно, потому, что судорога, сжимавшая глотку, отпустила, крикнул громче, чем хотел:
— Смотрите, смотрите туда! Первый дом кантона Во, я его знаю. Это харчевня!
Крик этот прошел вдоль всего обоза, раскатился каскадом, словно смех Бизонтена. И подмастерье понял, что крик этот снял с души всех этих людей заклятье страха, висевшего над ними с тех пор, как они покинули свое селение и родную свою землю.
15
Но зрелище это открылось им только тогда, когда они достигли последнего склона, ведущего к долине, где лежал Морж. Ветер хлещет в лицо. В глаза бьет свет, подобный тому, что внезапно озаряет недра земли. Вот и все. Достаточно, чтобы перехватило дыхание у тех, кто не видел ничего подобного. И вечерняя дымка, став плотнее, гуще, влачит за собой тьму, притаившуюся за невидимыми отсюда горами.
На мгновение Бизонтен подумал об этих горах, которых еще не заметили его спутники, потом звонко щелкнул кнутом, чтобы подбодрить лошадей, все замедляющих ход. Они переехали мост через реку и двинулись по длинной аллее, обсаженной вязами, видимо достигшими уже трех десятков лет.
Вскоре во мраке вырисовались силуэты массивных башен и каких-то длинных строений, дальше дорога пошла в тени городских стен, падавшей на подъемный мост и рвы. Сверху с укреплений раздался голос:
— Кто идет?
— Тот, кто идет, — безоружен! — ответил Бизонтен.
— А кто вы такие?
— Беженцы из Бургундского Конте, наш край захватили французы, немцы, шведы и вся прочая сволочь, мы хотим просить у вас убежища!
— В город беженцев не пускают.
После минутного раздумья Бизонтен спросил:
— Часовой, ты-то сам из Моржа?
Сверху сердито ответили:
— Я не часовой, я сержант ополчения.
— Прошу простить, сержант, но я не кошка и не вижу ночью.
— Ты это верно сказал, сейчас ночь, городские ворота отопрут только завтра. И ежели ты не желаешь, чтобы тебя угостили из аркебуза, отведи своих людей в конец этой аллеи.
— Сейчас отведу, сержант. Но если вы здешний, вы должны знать мастера Самуэля Жоттерана, плотника!
— Кто ж его не знает!
— Я явился сюда, чтобы работать у него.
Там, наверху, раздался хохот:
— Со всеми этими повозками?
Бизонтен разглядел, что к сержанту подошел еще кто-то, и раздался другой голос:
— Я капитан ополчения. Если вам угодно побеседовать с мастером Жоттераном, приходите сюда завтра на заре. Но только один. А если вы прибыли из Франш-Конте, вы в город вообще не войдете, раз у вас нет карантинного свидетельства.
— Чего? — переспросил Бизонтен.
— Сколько дней назад вы перешли границу?
— Три.
— Значит, вам и беспокоиться не о чем… Все равно в город не войдете. Пускай старший в вашей группе подойдет завтра сюда, к этой двери, ему будут даны все указания.
— Но я хотел бы поговорить с…
Теперь в голосе капитана прозвучал гнев, сразивший путников, точно громовой удар:
— А ну, поворачивай! Иначе прикажу открыть стрельбу!