Свет озера

Бизонтену очень хотелось рассказать о старике из Ревероля и о пустующих домах, да он не решился. Что-то его удерживало, что-то сильнее его воли.

А Блондель все говорил, взмахивая руками как пророк:

— А если мы ничего не найдем, стало быть, господь нас покинул. Стало быть, нет в этой стране добрых людей. И когда мы отыщем родных этим двум несчастным детям, мы устроим близ границы приют-убежище. Иначе я потеряю зря слишком много времени. Вот когда нас будет больше, тогда другое дело. Если, к примеру, десять из нас отправятся на розыски детей, нам потребуется десять или двадцать человек на границе, чтобы принять их и направить в те места, где еще другие люди встретят их и приголубят. Важнее всего хорошо наладить дело.

Бизонтен пытался представить себе в действии звенья этой цепи. Но это не удавалось. А Блондель все продолжал. Он не возносился в эмпиреи, как бывало с ним в приступе гнева или в минуты необузданной радости. Он шел своей дорогой, как хороший работник, привыкший выполнять положенный ему урок и знающий, что его надо кончить к вечеру. Блондель прокладывал борозду за бороздой. Трудился он как настоящий цеховой мастер, как Александр Светозарный или Чудесный Безумец. И вспаханное им поле все увеличивалось по мере того, как он шел вперед за своим плугом. Но непомерность работы его не пугала. Пусть даже его полем будет вся земля, вся земля целиком, со всеми ее просторами, он все равно от своего дела не отречется. Напротив, раз он будет двигаться вперед, значит, все больше будет для него причин двигаться все дальше и дальше, тем больше будут крепнуть его силы, тем все охотнее будут оказывать ему помощь добрые люди, к мысли о которых он то и дело возвращался.

Сейчас ужасы войны и жестокость тех, кто сжился с ней, отошли у него как бы на задний план, а главным стала вера в тех, кто окажет ему помощь. Он говорил:

— На меня напали волки, но тут появились вы. Вы не только спасли меня, вы показали мне подлинный лик мира. Наша встреча есть предзнаменование. Она была предопределена свыше. Она была явлена, дабы сказать мне, что я не имею права разочаровываться в людях.

Бизонтен почувствовал неодолимую силу этого красноречия, вводящего в соблазн тех, кто будет его слушать. Правда и то, что человек этот вырывался из круга обыденности. Его язык, его взгляд, его манера держаться — все это удивляло Бизонтена, и подчас он спрашивал себя, действует ли Блондель сообразно своей натуре или создал сам для себя некий персонаж. К тому же Бизонтен вспомнил, как он вылечил больную лодыжку Мари. Уж не колдун ли он к тому же?

Стоило заплакать ребенку, как он приближался к нему, ласково что-то ему говорил, и ребячье горе тут же сменялось улыбкой. Если Клодия чего-то пугалась, он шептал ей два-три слова, клал ладонь ей на голову, и она успокаивалась. Человеческое доверие гнало прочь все страхи.

Бизонтен поглядывал то на Блонделя, то на Ортанс и в конце концов решил: раз они оба уходят, значит, так и нужно. Эти двое принадлежали к иному миру. Что им делать, скажем, с плотником, кузнецом или возчиком? Да ничего. Разве в мирные времена городской лекарь и племянница эшевена заглянули бы когда-нибудь к такому вот Бизонтену или такой вот Мари, чтобы поболтать с ними, как они болтают сейчас здесь. Война не только убила сотни и сотни людей, она сломала барьеры между людьми. Не раз вспоминал он о том времени, когда они отсиживались в лесах Жу. И он подумал также, что с тех пор ему случалось смотреть на Ортанс иначе, чем смотрел он на нее в Шапуа, когда, скажем, приходил чинить огромный дом, где жил эшевен. Но сейчас Ортанс уезжает. Бизонтен едва сдержал улыбку при мысли, что раньше, когда шли войны, удирали только дворяне, а деревенщина оставалась на своей земле. И вслед за этой мыслью родилась другая: уж не выбрала ли Ортанс ложный путь, последовав за Блонделем. Неужели не было у нее иной возможности бороться, как только подбирать брошенных сироток?

И еще никак не мог взять в толк Бизонтен, как такая сильная духом девушка столь легко поддалась проповедям Блонделя. Ведь не прошло и четырех-пяти дней, а она уже стала как бы собственностью этого человека. Он подчинил ее себе. Да и смотрела она на него, как чудом исцеленные смотрят на Иисуса Христа.

И теперь Бизонтена больно уколола ревность, что мучила его в первый же день. Когда Блондель пускался в рассуждения, возможно, он несколько усиливал тон, говорил, возможно, не совсем естественно, но верно одно — человек этот не обманщик. Каждому было заметно, что Ортанс ему только союзница. Единственная женщина, способная и стремящаяся отдать всю себя ближним. Девушка, пересилившая свое горе, могла бы помочь лекарю облегчить страдания множества людей, так как он вбил себе в голову исцелить боль всего мира.

Бизонтен представил себе их обоих на дорогах Франш-Конте, но вопреки странной мощи Блонделя, вопреки чарам его голоса ему почему-то почудилось, будто Ортанс станет сильнее его и рано или поздно она поведет чудесного лекаря туда, где, как она решит, им следует сражаться до конца.

36