Читаем Свет с Востока полностью

В те полтора месяца на рубеже 1948-1949 годов, когда начиналась моя работа над «Книгой польз», я еще был не вправе переводить это произведение; у меня имелась копия лишь одной его рукописи, тогда как издание должно основываться по возможности на всех дошедших до нас экземплярах. Но не терпелось начать перевод, да и получить из заграничной библиотеки нужную вторую копию мне было в то время по ряду обстоятельств трудно, и я решил довольствоваться одним вариантом текста, надеясь, что другой не внесет существенных изме­нений, а если они и будут, то лучше отразить их в переводе впоследст­вии, нежели откладывать работу.

Так возник первоначальный перевод. Просматривая его в 1956 го­ду, я испытал горькое чувство разочарования: он был выполнен в дур­ной ремесленной манере, ставшей у нас профессиональной. Она со­стоит, во-первых, в том, что многие слова арабского текста под пред­логом их .мнимой «специфичности» не раскрываются, а механически переписываются в перевод русскими буквами, вследствие чего для нашего читателя они мертвы; во-вторых, столь же механически пере­носится в русский текст чуждая ему структура арабской фразы со все­ми ее характерными особенностями. В результате, как у цветка, неуме­ло пересаженного в другую почву, у подлинника при его перенесении в чужую среду тускнеет яркость и гибнет жизнь. Между тем искусство переводчика состоит в стремлении и способности сберечь подлинник средствами другого языка. «Нам нужна не яркость, а точность», — говорят ремесленники. Но в этих претенциозных словах бьет в глаза не то низкая культура, не то заурядная лень: точности по существу они предпочитают точность формальную! Так, конечно, гораздо легче, а читатель — бог с ним, пусть пеняет на себя за то, что не дошел до сих вершин.

Лет через десять, работая в архиве Института востоковедения, я наткнулся на один документ, давший опору моим давним мыслям. Это было письмо в Издательство Академии наук, подписанное известным литературоведом. В нем содержался разбор стихотворного перевода средневековой эпической поэмы, который сдал в печать академик-индолог.

Рецензент писал:

«...Не следует... сохранять во что бы то ни стало индийские тер­мины на том основании, что в русском языке нет «эквивалентов»: если их даже и нет, то можно отыскать приближенный термин, и это луч­ше, чем ставить труднопроизносимое и незапоминающееся слово...

234

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

.. .Очень часто упоминается «гуру» — наставник; почему не ска­зать «наставник»? Мне возразят, что «гуру» — это особенный настав­ник, вроде «пира» в исламе, вроде «старца» в русском монашестве; но все это можно оговорить в комментарии, не засоряя текста, а в тексте прекрасно выполнит нужную функцию простой «наставник».

...В итоге важнейшее свойство перевода— его доступность — переводчиком не реализовано.

Переводчик стремился переводить «размерами подлинника». Этот принцип вообще достаточно спорен, особенно при различных системах стихосложения».

В силу различия языков в переводе меняется интонативный рель­еф.

«Поэтому имитация «размера подлинника» — вещь праздная. ...Надо переводить непохоже, чтобы именно было похоже. ...Ни один стихотворный перевод не может обойтись без «отсебя­тины».

Стихотворение Мицкевича, звучащее буквально так:

Из всех земных пленниц лучшие подружки — польки: Веселы, как маленькие котята, Лица белее молока, веки с черными ресницами, Глаза сверкают, как две звездочки —

Пушкин переводит:

Нет на свете царицы краше польской девицы: Весела, что котенок у печки, И как роза румяна, а бела, как сметана, Очи светятся точно две свечки.

Искусство переводчика проявляется в том, чтобы сделать под­ставки незаметными... без сопоставления с оригинальным текстом».

Приведя многочисленные примеры из работы академика, рецен­зент заключает:

«Стих перевода удручающе плох в самих своих конструктивных основах».

Он обращает внимание на «бедность языковых средств, приме­няемых переводчиком», и замечает:

«В "Онегине" слово "дивный" встречается один раз и слово "пре­красный" — восемь; зато у Надсона и Аполлона Коринфского этих

По следам Синдбада Морехода

235

слов много: отсутствие способности дать образ понуждает к восклица­ниям...»

Наконец, названа причина:

«Источник неудачи академика... очевиден: «буквалистическое» отношение к задачам перевода».

Уничтожающий отзыв! А ведь его могло и не быть, если бы каж­дый наш востоковед всегда помнил, что он — русский ученый, обя­занный раскрывать богатства индийской, арабской или другой культу­ры прежде всего перед своим народом...

Я чистил свой перевод морской энциклопедии Ахмада ибн Мад-жида до темноты в глазах.

Так первый вариант, который прежде казался мне верхом совер­шенства, сменился вторым; здесь была упрощена конструкция фраз и высветлены детали.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Савва Морозов
Савва Морозов

Имя Саввы Тимофеевича Морозова — символ загадочности русской души. Что может быть непонятнее для иностранца, чем расчетливый коммерсант, оказывающий бескорыстную помощь частному театру? Или богатейший капиталист, который поддерживает революционное движение, тем самым подписывая себе и своему сословию смертный приговор, срок исполнения которого заранее не известен? Самый загадочный эпизод в биографии Морозова — его безвременная кончина в возрасте 43 лет — еще долго будет привлекать внимание любителей исторических тайн. Сегодня фигура известнейшего купца-мецената окружена непроницаемым ореолом таинственности. Этот ореол искажает реальный образ Саввы Морозова. Историк А. И. Федорец вдумчиво анализирует общественно-политические и эстетические взгляды Саввы Морозова, пытается понять мотивы его деятельности, причины и следствия отдельных поступков. А в конечном итоге — найти тончайшую грань между реальностью и вымыслом. Книга «Савва Морозов» — это портрет купца на фоне эпохи. Портрет, максимально очищенный от случайных и намеренных искажений. А значит — отражающий реальный облик одного из наиболее известных русских коммерсантов.

Анна Ильинична Федорец , Максим Горький

Биографии и Мемуары / История / Русская классическая проза / Образование и наука / Документальное