«Свет ты наш, Верховина…»

Матлаха они ненавидели, завидуя его успехам, и втайне всегда желали, чтобы он сломал себе шею, но в эти тяжкие для них всех дни, признавая его ум, хватку, дальновидность, ездили к нему в надежде узнать что-либо важное или угадать, что же собирается делать сам Матлах, когда идет такая беда. Однако выведать им ничего не удавалось.

— Эх, куме, — вздыхал Матлах, — может, и я бы что-нибудь задумал, если б не был таким хворым. Совсем хворость меня замучила, а другое все — суета… Як бог захочет, так пусть оно и делается.

А сам тайком, соблюдая все предосторожности, через доверенных людей скупал на черных валютных рынках Ужгорода, Мукачева и даже самого Будапешта доллары.

Занялся он этим после того, как, обеспокоенный отступлением гитлеровцев, приехал однажды в Ужгород к старому своему советчику, пану превелебному Новаку.

С тех пор как окончила свое бесславное существование «держава» Августина Волошина, Новак, казалось, совсем отошел от политики и отдал себя всецело служению богу, но на самом деле этот духовный отец был рекомендован святой римской церковью американцам и стал их резидентом в Ужгороде. Приезжавшие в епископство папские курьеры привозили Новаку из Ватикана инструкции, а обратно в Ватикан для передачи американской разведке увозились сведения, собранные паном превелебным. Однако эта служба Америке нисколько не мешала Новаку искренне боготворить Гитлера и Хорти.

Несмотря на доверие, каким пользовался у пана превелебного Матлах, последний не был посвящен в подлинную жизнь Новака, а только догадывался о ней и хранил свою догадку втайне даже от самого пана превелебного. Но на этот раз, приехав к Новаку и оказавшись с ним наедине в большой, увешанной потемневшими картинами комнате, спросил:

— На кого надеяться теперь, отче?

— На бога нашего всевышнего, — ответил Новак.

— А поближе? — и Матлах уставился пристальным взглядом на пана превелебного.

— Не понимаю — о ком вы спрашиваете? — произнес Новак, спокойно выдержав взгляд гостя.

— Что же тут непонятного, — как всегда, напрямик сказал Матлах. — Вы же не зря, отче, меня про ровные полонины расспрашивали и про те воинские казармы, что…

— Пане Матлах, — строго прервал Новак, — чего вы хотите?

— Хочу знать, отче духовный: на какого коня мне теперь ставить?

Беседа между Матлахом и паном превелебным длилась недолго, но после нее Матлах будто ожил и со свойственной ему решительностью, но в то же время осторожностью принялся скупать доллары.

— С этими грошами мы не пропадем, — говорил он жене и сыну. — Их сам господь бог над всеми другими поставил.

— А как русские придут? — с тревогой спрашивала жена.

— Не придут. Вся Европа под Америкой будет, а русским только до Карпат дадут дойти.

— Дай матерь божья, — вздыхала и крестилась Матлачиха. — Только бы, Петре, тебя американы не тронули.

— Вот дурость говоришь! — злился Матлах. — Помощь от них идет. На одном возу сидим, одни песни поем.

Вряд ли когда интересовавшийся географией, Матлах купил в Мукачеве огромную карту Европы, повесил ее у себя в спальне и, разобравшись в масштабе, стал каждый день измерять расстояние от Карпат до Советского фронта и до линии фронта американских войск на западе.

— Матерь божья, — шептал он, — подстегни ты моего коня…

Когда пришла весть о словацком восстании, Матлах всполошился не на шутку и помчался в Ужгород, к пану превелебному Новаку.

Сообщения о новых успехах восставших передавались из уст в уста. Я видел, как трудно было людям в Ужгороде, селах, поездах скрывать свои надежду и радость. Плотогоны на Тиссе не расставались с топорами и цапинами; казалось, что они ждали только сигнала.

А между тем гитлеровское командование, сознавая, какая опасность грозит их армиям с тыла, бросило на освобожденные районы Словакии свои отборные дивизии. Завязались ожесточенные бои. На помощь восставшим через линию фронта прорвались отряды советских партизан и были переброшены на самолетах части сформированного в Советском Союзе чехословацкого корпуса. Мы не сомневались, что победят в этой борьбе повстанцы, но произошло другое: восставшие начали терпеть одно поражение за другим. Ходили смутные слухи о каком-то предательстве, а Матлах возвратился к себе в Студеницу повеселевший.

— Ну, стар'a, пронесло беду! — сказал он жене. — Сдается мне, немцам ни за что бы не взять верх над словаками, як бы того Америке не понадобилось… Ну, и нашлись, нашлись люди, что со двора ворота отперли.

И только сейчас, в наши дни, на процессе Рудольфа Сланского в демократической Праге выяснилось, кто предал восстание в Словакии, и были сорваны личины с тех, кто открыл «со двора» ворота перед народным врагом.

И все же долго еще шли бои в Словакии. Восставший народ сражался с яростью и героизмом, и в одном из таких боев смертью храбрых пал Франтишек Ступа — писатель, адвокат, боец.

Восстание было разгромлено. Но октябрьской ночью я увидел новые зарницы, приближающиеся к нам с востока.

Огонь в доме был погашен. Илько спал. Мы с Ружаной стояли у окна, следя за вспышками зарниц отдаленного боя, и прислушивались к легкому дребезжанию оконных стекол.