«Свет ты наш, Верховина…»

Больше я ничего не мог расслышать за нарастающим грохотом колес. Но грохот внезапно оборвался, промелькнул последний вагон, и паровоз впереди прокричал призывно и высоко: «Иду, ид-у-у-у!»

65

По постановлению первого съезда Народных комитетов были конфискованы земли помещиков и бежавших вместе с фашистскими войсками врагов народа. Всю конфискованную землю нужно было взять на строжайший учет и наделить ею бесплатно тысячи и тысячи батраков и малоземельных селян. Земля, из-за которой шли с топорами брат на брата, сын ждал смерти отца, разлучались любящие, вчерашние друзья становились врагами, начинала терять свою темную власть над людьми.

Земля без платы, земля только тем, кто сам трудится на ней, — это казалось невероятным, хотя все давным-давно знали, что в России еще в семнадцатом году Ленин роздал бесплатно землю крестьянам. И в селах ждали этих дней надела: одни — с нетерпеливой радостью, другие — со злобой, а третьи — с недоумением: «Эй, куме! Что то за земля, якую ни продать, ни купить?»

В эти дни меня пригласили в Ужгородский окружной Народный комитет. Навстречу мне из-за стола поднялся Верный и, поздоровавшись, пригласил сесть.

— Как вы знаете, товарищ Белинец, — сказал Верный, — нам предстоит наделить безземельных и малоземельных селян землей. Но для того, чтобы провести это как можно быстрее и как можно лучше, необходимо учесть и обследовать земли помещиков и бежавших врагов народа. Нам приходится привлекать к этой работе всех смыслящих в сельском хозяйстве людей.

— Я рад быть полезным вам, — ответил я.

— Так прошу зайти в наш земельный отдел, в распоряжении которого вы будете теперь находиться. Договоритесь с ними, какую группу сел на Ужгородщине они вам выделят.

— А почему бы меня не отправить на Верховину, в район Студеницы, товарищ Верный? — попросил я. — Это ведь мои родные места.

— Ну нет, — рассмеялся Верный, — из Ужгородщины мы вас не отпустим! И не просите даже! Здесь и земли больше, и людей нужно больше. Да, кроме того, я уж о вас и в Народной раде договорился.

Я попытался настаивать, но Верный твердо стоял на своем.

Он пожелал мне успеха, и мы дружески распрощались.

В земельном отделе Ужгородщины мне выделили куст сел вокруг Среднего — оживленного села, расположенного на шоссе на полпути от Ужгорода до Мукачева. Получив все необходимые бумаги и исчерпывающие объяснения, как следует проводить обследование, я решил ехать в Среднее на следующий день.

Работа моя началась успешно. Я оказался членом комиссии, состоявшей в большинстве своем из местных людей — батраков и селян, отлично знавших земельные владения всей средненской округи.

Люди, истосковавшиеся по верному куску хлеба, батраки, не имеющие ничего, кроме пары натруженных рук, вдовы с малыми детьми — все они приходили из окрестных сел в Среднее и часами с благоговением простаивали в Народном комитете, где работала наша комиссия. Я говорил с этими вдовами — и мне представлялась Олена; советовался с батраками — а перед моими глазами стоял Семен Рущак; беседовал с малоземельными, измученными многолетней нуждой селянами — и вспоминал Федора Скрипку…

Жил я в комнате при Народном комитете, а обедал и ужинал в корчме, недалеко от въезда в село. Хозяином корчмы был приторно-угодливый крепыш с плутовато бегающими глазами.

Однажды мне пришлось вернуться в Среднее из соседнего села поздно ночью. Корчма оказалась уже запертой, а я продрог на холодном зимнем ветру и был голоден. Возможно, я бы и не решился беспокоить хозяина, если бы не увидел полоску света, пробивающуюся из окна корчмы. К тому же у ворот стоила легковая машина.

Я подошел к двери корчмы и тихо постучал. Молчание. Постучал вторично, и снова никакого ответа. Решил было уже постучаться в окно, но как-то машинально толкнул дверь, и она отворилась. Я вошел в освещенные длинные сени, уставленные бочками. Слева виднелась дверь, ведущая в комнату. Когда я подошел к ней, она распахнулась изнутри раньше, чем я успел дотронуться до ее ручки, и мне навстречу вышли двое: один в кожаной куртке с прорезными карманами, видимо водитель машины, вторым оказался сын Матлаха Андрей.

Отец его, разумеется, был тут же. В глубине комнаты, закутав ноги суконным платком, в своем знаменитом кресле на колесах сидел Матлах. Заметив меня, он откинул голову назад — инстинктивное движение человека, желающего остаться незамеченным. Но, поняв, что это бессмысленно, он улыбнулся одними губами и нехотя выдавил из себя приветствие:

— Здравствуйте, пане Белинец, вечер добрый…

Я молчал и только глядел на него во все глаза.

— Что же вы, и поздороваться со мной не хотите, — укоризненно покачал головой Матлах, — будто мы знакомы никогда не были. Что я теперь? Нищий, хворый, сам себе в тягость. Бог покарал за грехи, а грехов было много, что говорить, много грехов, пане Белинец, — причитал Матлах.

Но глаза его были правдивее слов. «Ну нет, я еще живой, я еще за свое зубами буду держаться, на кровь пойду, по пеплу пойду, а не сдамся», — как бы говорили они.

— Мне нужно видеть хозяина, — сказал я, не отвечая Матлаху.