Свет в августе

Он шел среди людей. "Мне надо куда-то уехать", -- думал он. Он мог шагать в такт: "Мне надо куда-то уехать". Это поможет ему идти. Он все еще повторял эти слова, когда подошел к пансиону. Окно его комнаты выходило на улицу. Еще не осознав, что он смотрит в ту сторону, он уже отвел взгляд. "Еще увижу, как кто-нибудь читает или курит в окне", -- подумал он. Он вошел в коридор. После солнечного утра глаза ничего не видели. Он чувствовал запах влажного линолеума, мыла. "Все еще понедельник, -- подумал он. -- Я уж и забыл. Может, это -- следующий понедельник. По всему похоже, что так". Он не дал знать о себе голосом. Глаза понемногу привыкли к темноте. Послышались шлепки швабры, то ли в конце коридора, то ли на кухне. Затем в прямоугольнике света -- задней двери, тоже открытой, -- показалась наклоненная голова миссис Бирд, а затем, силуэтом, вся фигура, двигавшаяся по направлению к нему.

-- Так, -- сказала она, -- это мистер Байрон Банч. Мистер Байрон Банч.

-- Я, -- сказал он, думая: "Только толстая женщина, у которой забот в жизни разве что на это ведро наберется, не постарается быть..." Опять он не смог придумать слово, которое Хайтауэр наверняка бы знал и произнес, не задумавшись. "Видно, я без него не только сделать ничего не могу -- я и думать не могу без его помощи". -- Я... -- сказал он. И стоял там, не в силах даже объяснить, что пришел попрощаться. "Может, и нет, -- размышлял он. -- Когда человек прожил в комнате семь лет, его не выселяют в один день. Только вряд ли это помешает ей сдать комнату другому". -- Я, кажется, задолжал вам за комнату, -- сказал он.

Она смотрела на него: строгое, располагающее лицо, и нельзя оказать, что недоброжелательное.

-- За что задолжали? -- удивилась она. -- Я думала, вы устроились. Переселились на лето в палатку. -- Она смотрела на него. И наконец сказала. Она преподнесла это мягко и деликатно -- в меру возможности. -- Мне уже заплатили за эту комнату.

-- А-а, -- сказал он. -- Ну да. Понятно. Ну да. -- Он спокойно взглянул на чистую, застланную линолеумом лестницу, истертую в числе прочих и его ногами. Три года назад, когда настелили новый линолеум, он первым из жильцов поднялся по ней наверх. -- Да, -- сказал он. -- Тогда мне, пожалуй, надо...

Она ответила и на это, сразу, без недоброжелательства.

-- Я уже все сделала. Все, что вы оставили, собрала в ваш чемодан. Он у меня в комнате. Но если хотите, можете сами подняться и посмотреть.

-- Нет. Я думаю, вы собрали все до... Ну, я, пожалуй...

Она наблюдала за ним.

-- Эх вы, мужчины, -- сказала она. -- Неудивительно, что у женщин не хватает на вас терпения. Даже в шалопутстве меры не знаете. А мера-то, по правде сказать, -- наперсток. И, думаю, не приспособь вы какую-нибудь женщину себе на подмогу, вас бы всех до единого мальцами десятилетними уволокли бы в рай.

-- По-моему, у вас нет причин говорить про нее плохо, -- возразил он.

-- Пусть так. А на что они? Женщине, чтобы другую бранить, причин не требуется. Спору нет, все эти разговоры по большей части идут от женщин. Но если бы соображения у вас было не как у мужчины, а побольше, вы бы знали: если женщина что и говорит, у ней это ничего не значит. Это мужчины принимают свои разговоры всерьез. И если кто имеет что-нибудь против нее и вас, то вовсе не женщины. Ведь всякой женщине понятно, что нет у ней причин плохо к вам относиться -- даже если забыть про ребенка. И не только к вам -пока что к любому другому мужчине. Не с чего ей. Разве вы со священником, да и все остальные мужчины, которые про нее знают, не сделали для нее все, чего она только пожелать могла? С чего бы ей плохо относиться? Скажите на милость.

-- Да, -- промолвил Байрон. Он уже не смотрел на нее, -- Я пришел...

Она ответила и на это, прежде чем он договорил.

-- Вы, наверно, скоро от нас уедете. -- Она наблюдала за его лицом. -Что они там надумали, нынче утром в суде?

-- Не знаю. Они еще не кончили.

-- Известное дело. Потратят времени, трудов и денег казенных прорву, чтобы разобраться, там, где нам, женщинам, хватило бы десяти минут в субботний вечер. Надо же быть таким дураком. Конечно, в Джефферсоне по нем скучать не будут. Как-нибудь без него проживем. Но надо же быть таким дураком: подумать, будто мужчине от убийства женщины -- больше проку, чем женщине от убийства мужчины... Другого, наверно, теперь отпустят.

-- Да. Наверно.

-- А ведь сначала думали, что он ему помогал. И теперь отдадут ему тысячу долларов -- показать, что, мол, зла на тебя не держим. А тогда они смогут пожениться. Ведь так примерно, нет?

-- Так. -- Он чувствовал, что она наблюдает за ним без недоброжелательства.

-- Вот я и думаю, что скоро вы от нас уедете. Думаю, как бы сказать, сыты вы Джефферсоном, а?

-- Да вроде того. Думаю подаваться...

-- Джефферсон, конечно, городок хороший. Но не такой хороший, чтобы вольный человек вроде вас не нашел себе другого, где тоже можно время переводить на баловство и огорчения... А чемодан, если надо, можете оставить здесь, пока не соберетесь.