Свет в августе. Деревушка. Осквернитель праха

И они подошли к нему, и он увидел, где стоял мул, привязанный к небольшому деревцу, и потом следы человека, шагавшего по краю обрыва, тоже более глубокие следы, чем оставил бы один человек, как бы он ни был грузен, и опять он представил себе муку, отчаяние, безотлагательную необходимость успеть дотащить в черной мгле сквозь колючий кустарник и головокружительно неотвратимый бег секунд эту ношу, которую человек не предназначен таскать; и тут он услышал шум и треск в зарослях подальше на берегу – это кобыла – и старик Гаури орет что-то, и опять треск и топот – это, наверно, мул, и затем – ну просто какой-то ад кромешный: крики и ругань старика, истошный лай и визг собак, глухие удары ногой в тяжелом башмаке по собачьим бокам; но они уже больше не в силах были бежать и, едва продираясь, с трудом прокладывали себе путь сквозь цепкие колючие заросли, пока наконец не выбрались на край обрыва и не заглянули вниз, в вымоину, и увидели невысокую свежую глинистую насыпь, которую кинулись разрывать собаки, и старика Гаури, который все еще отгонял их пинками и ругался, и тут они все бросились вниз с обрыва, кроме двоих негров.

– Постойте, мистер Гаури, – сказал шериф. – Это не Винсон.

Но старик как будто и не слышал. Он даже как будто не замечал, что здесь есть кто-то еще, – казалось, он даже забыл, почему он норовит пнуть ногой собак; он просто хотел отогнать их от насыпи и носился за ними, подпрыгивая на одной ноге, занеся другую для удара, и, даже когда они уже отбежали от насыпи и старались только увильнуть от него и выбраться наверх, он все еще кидался на них и осыпал их бранью, даже когда шериф схватил его за его единственную руку и остановил.

– Посмотрите на эту землю, – сказал шериф. – Вы что, не видите? Он так торопился, что даже и не закопал его. Это был второй, и он спешил, потому что уже почти рассвело и ему надо было его спрятать.

И теперь все они увидели: низенькая кучка свежей земли под самым обрывом, а в откосе над ней – глубоко врезавшиеся, яростные следы лопаты, как будто он рубил землю, вонзаясь в нее с размаху лезвием лопаты, как топором (и он опять представил себе это отчаяние, безотлагательность, неистовую рукопашную схватку с грузной, невыносимой инертностью земли), пока от нее не откололось и не рухнуло вниз столько, чтобы скрыть то, что ему надо было скрыть.

На этот раз им не понадобилось даже и лопаты. Тело было едва прикрыто; собаки уже раскидали землю, и он только теперь понял всю силу этой безотлагательности и этого исступленного отчаяния: обезумевший банкрот, доведенный до исступления крахом времени, которого у него не осталось даже настолько, чтобы скрыть улики своего исступления, и причину безотлагательности – ведь это было уже после двух ночи, когда они с Алеком Сэндером, оба торопясь изо всех сил, снова засыпали могилу; так что к тому времени, как убийца, мало того что один, без помощи, но еще и после того, как он со вчерашнего вечера после захода солнца уже раскопал однажды шесть футов земли и снова засыпал обратно, выкопал второе тело и снова еще раз засыпал могилу, верно, уже совсем рассвело, больше чем рассвело, – должно быть, само солнце подстерегало его, когда он второй раз спустился по склону и потом через заросли к рукаву, само утро сторожило его, когда он свалил труп с обрыва и судорожно стал рубить глинистую землю, сбрасывая ее вниз, только чтоб хоть как-нибудь временно прикрыть тело, – так жена в судорожной поспешности отчаяния бросает свой пеньюар на забытую перчатку любовника; оно (тело) лежало ничком, и виден был только проломленный сзади череп, затем старик нагнулся и своей единственной рукой дернул его каким-то деревянным рывком и перевернул на спину.

– Да, – сказал старик Гаури своим высоким, бодрым, далеко слышным голосом. – Это Монтгомери, он самый, черт побери. – И выпрямился, худой, быстрый, как соскочившая часовая пружина, и сразу завопил, закричал, подзывая собак: – Эй, эй, сюда! Мальчики! Ищите Винсона!

И тут дядя закричал тоже, стараясь, чтобы его услышали:

– Постойте, мистер Гаури! Постойте. – Потом шерифу: – Значит, он поступил так по-идиотски просто потому, что у него времени не было, а не потому, что он идиот. Я просто не могу допустить дважды… – И он поглядел по сторонам, окидывая всех быстрым взглядом. Он задержал его на близнецах. – Зыбучий песок, где это? – резко спросил он.

– Что? – отозвался один из близнецов.

– Зыбучий песок, – сказал дядя. – Зыбучий песок на дне в русле рукава. Где это?

– Зыбучий песок? – сказал старик Гаури. – Сукин сын! Бросить человека в зыбучий песок, адвокат? Моего сына в зыбучий песок?

– Помолчите, мистер Гаури, – сказал шериф. И, обращаясь к близнецам: – Ну? Где же?

Но он ответил раньше. Он уже несколько секунд порывался. И теперь сказал:

– Это у моста. – Потом, сам не зная почему, да это и не имело значения: – Только на этот раз это был не Алек Сэндер. Это Хайбой.

– Под мостом через шоссе, – поправил близнец. – Где всегда.

– Да, – сказал шериф. – А кто это такой Хайбой?