Свет в окне

После паузы она снова заговорила, и Карл не сразу догадался, что это монолог, монолог очень одинокого человека. В окно лилось заходящее солнце, и щедрый широкий луч беспощадно высветил волосы – не белокурые, как ему показалось вначале, а седые. Тот же свет явил тонкие морщинки у глаз и усталые веки. Солнце услужливо фотографировало, и портрет, Карлушка знал, останется в памяти надолго. Он слушал торопливый, неровный рассказ, но, не будучи посвящен в жизнь покойного доцента, понимал далеко не все, поэтому сказанное запомнилось обрывочно, кусками, словно разбавленными полосами яркого света и сигаретным дымом.

…мы так и жили: несколько бутербродов – и вроде как поужинали.

…переживала страшно, но не хотела, чтобы Митя знал.

…в библиотеке работала. Хочешь, говорю, я на вечернее поступлю? Буду к тебе на лекции ходить. А он: да упаси Бог, Инга!

…потому что мне хотелось нормальную семью, понимаете? Чтобы готовить по кулинарной книжке, я купила даже; и чтобы ребенка… А какой женщине не хочется?

…потом все полетело, после той истории с КГБ, все. Митя в вечернюю школу устроился, это для него каторга была.

…я по ночам ждала, что меня арестуют, его тоже, и мы потеряемся. Они ведь по ночам все больше…

…потом управдом говорит: имущество забирайте, гражданочка, а то я квартиру опечатывать должен. А там имущества – картотека да рукопись, я уговорила подождать, чтобы книжки взять. Говорю с ним, а сама реву, тушь течет…

Карл осторожно спросил:

– Его… мужа вашего тогда… – как закончить, он не знал.

Инга погасила сигарету.

– Нет, не арестовали. Наверняка перетрясли квартиру, мы тогда уже не жили вместе. Сейчас подумать, из-за какой ерунды… Сама я виновата. Фыркнула, ножкой топнула: вот какая я гордая! Не гордая – глупая была. Потом все время казалось, что, если бы не развелись мы тогда, то и не было бы ничего. Так всегда, наверное, а в то время… Митю выкинули из университета, потому что он дал мне машинку, а я одолжила ее одной приятельнице. Так и не знаю толком, что на ней печатали.

Женщина усмехнулась.

– Это такая нелепость, такая чушь, вся эта возня! Понимаете, у него… у Мити коврик из-под ног выдернули, даже в научную библиотеку больше ходить не мог. Он шутил: пишу, говорил, наедине с Голсуорси. Только пил много. Как чувствовал: принес мне один экземпляр, беловой. Держи, говорит, у себя. Мало ли… А что «мало ли», не сказал. Да он и сам не знал.

Помолчала.

– Я держала рукопись на работе, в библиотеке. Ну, чтобы читать спокойно, днем-то нет никого, несколько пенсионеров сидят по углам. Не в столе держала, а в кладовке со старыми журналами, они давно списаны были.

– А потом, – она горько улыбнулась, – я часто думала: на что им сдался этот Голсуорси? Да Митя с тем же успехом мог бы Толстым заниматься! Это далеко отсюда, далеко от нашего времени! Может, они так шутили, им просто скучно было, как вы думаете?

К счастью, ответа она не ждала, монолог продолжался.

– Митя остался неприкаянным, ведь для него Форсайты эти были всем, понимаете? Да он женат был не на мне – на своих Форсайтах! И никто больше не был ему нужен. Это меня и разозлило, я… взбрыкнула. И когда поняла, ну, про Форсайтов, то кулинарную книгу подарила кому-то, она совсем новая была. Тогда мы и развелись. Пойдемте, я вам рукопись покажу, – закончила она безо всякого перехода.

Домой он возвращался в темноте. Медленно шел по улице и вспоминал сегодняшний вечер, словно перебирал карточки с краткими пометками.

Дымящийся кофе, и как она дула на пенку.

Коробки от ботинок, в которых плотно стоят карточки, карточки, карточки; «тут не все, конечно».

Швабра, криво торчащая из ведра.

Сигаретный дым, а сквозь него – солнце, и все становится похоже на передержанный снимок.

Толстая пачка машинописи. «В книге, – говорит Инга, – страниц будет втрое меньше, Митя просил печатать в два интервала, чтобы вносить исправления. Это если книга будет».

«Коврик из-под ног».

Шутка (или разминка) грозного Комитета, которую все остальные приняли всерьез. Например, университет.

Как она гордо сказала: «Не треп для учебника, а глубокий анализ текста, без поправок на нашу реальность».

Горькая улыбка: «Он был романтиком».