Свет в окне

Как она что-то постоянно вертела в руках: то ложку, то карандаш, то сигарету. Короткие ногти без лака, крупные костяшки пальцев.

Диван у стены, покрытый пледом, торшер и низенький столик. Книги на полке. Стопки книг на полу, на обоих подоконниках – ее или Присухины? На стенке гравюра: башня с петушком в Старом Городе.

Вопрос, который она не решалась задать; уже в дверях спросила: «Митя… долго мучился?». Карл ответил уверенно и твердо, хотя никакой уверенности не чувствовал: «Нет; сразу».

Поверила ли?

Как перекрестилась, что-то прошептав.

Он уже подходил к дому и вспомнил почему-то, как возвращался от машинистки с перепечатанной рукописью отцовского сценария и как с того вечера возненавидел слово «добротный».

На столе рядами лежали карточки, как раньше лежали Присухины, только эти были чистые, не исписанные. Списанные, но не исписанные, хмыкнул задумчиво.

За окном горели уличные фонари, слышались голоса. Не зажигая света, он смотрел на стол, и ровные светлые прямоугольники были похожи на освещенные окна, пустые и голые, словно новые жильцы еще не вселились, а только зашли посмотреть, где им предстоит жить.

Карл не знал, каково это – ждать ареста.

Тогда, в сороковом году, отец с матерью тоже не ждали ареста, да и не было арестом то, что произошло: приказ – ссылка – эшелон – отправка. Карлушка ничего не запомнил, кроме трясущегося пола под ногами. Пол дрожал, и это было весело. Для него ссылки не было – был переезд, они теперь будут жить в другом месте. Дети быстро привыкают к переменам: они воспринимаются как приключения. Как и через год, в свои пять с небольшим лет, он плохо представлял себе войну, мысленно видя только храбрых всадников с копьями и в развевающихся плащах.

Теперь ему почти сорок два, но много ли он знает о КГБ, за исключением нескольких мнимо опасных анекдотов, которые знают все? Между тем КГБ существует и функционирует, однако преследует не столько иностранных шпионов, сколько диссидентов, поэтов, непричастных людей вроде Присухи, а также… пишущие машинки.

…за которыми сидят другие люди, другие машинистки. Красивая Таисия Николаевна тоже могла бы перепечатывать самиздат – например, Солженицына; почему нет? Она охотно берет – или брала – на дом халтуру.

Инга. Странное знакомство, еще один абсурд. Ее короткий рассказ – сага доцента Присухи. История вытеснения из жизни человека, который не родил ребенка, но посадил свое дерево – оставил рукопись.

Глубоко внутри щемил и царапал душу крохотный фрагмент из жизни женщины, которая мечтала стряпать по книжке, родить ребенка, но осталась одинокой хранительницей рукописи.

…которая станет ли книгой? И если станет, то когда?

15

Карлу часто казалось, что он пребывает одновременно в двух параллельных – другого слова не подобрать – реальностях. Одна, привычная, давно обжитая, включала работу, мать и быт.

Не обходилось без осложнений. Недавно он категорически отказался ехать в колхоз, вызвав у начальства досаду: «Что, в командировку тоже не поедете, Лунканс?». – «Поеду, если возникнет необходимость. А в колхоз – не могу: мать нездорова». От него отстали быстрее, чем ожидал.

С матерью стало трудно, особенно потому что перемены в поведении невозможно было предвидеть. «Не хочу вас огорчать, – сказал Карлу невропатолог, – это склеротические явления, и вот здесь, – он постучал себя по костистому черепу, – все меняется только в худшую сторону».

Доктор сам изменился в ту же сторону. Толстого старика больше не было: о былой грузности напоминали только глубокие морщины. Он уже не курил и дышал тяжело, надолго замолкая посреди беседы, чтобы перевести дух. Руки были усеяны темно-коричневыми пятнами. Такие же пятна темнели на лбу.

На вопрос о лечении склеротических явлений старик ответил неохотно, что – лечат, да… Нейролептиками, скажем; а потом лечат последствия. И махнул рукой. «Депрессия, сколько угодно; и что тогда?» Конверт отвел спокойно и решительно. «Это ни к чему, – сказал, отдышавшись. – Не обижайтесь». Добавил: «Пусть ваша матушка в Париж ездит, или куда там… Вот когда возвращаться откажется, тогда и лечить принимайтесь», – и протянул руку, прощаясь.

…Выпадали дни и целые недели без «склеротических явлений», и Карлу тогда казалось, что старый доктор ошибся; но потом выяснялось: нет, он был прав. Например, на хуторе, когда мать встретила его озабоченная:

– Собака пропала. Я бегаю, зову; соседи-то новые, не знают ничего. Твердят, что не видели.

Что было не удивительно: мать искала Пика, собаку его детства, но Карл понял это не сразу. Когда сообразил, последовал совету доктора.

– Найдется, мама. Я поищу.

Он помнил слова старика: «Пусть вас это не мучит. Вы не обманываете, а подыгрываете, как на сцене; входите в ее мир».