Свет в окне

Помогало то, что ни с кем, кроме Насти, он на эту тему не говорил – и с нею тоже говорить перестал. Зато мешала взявшаяся откуда-то привычка пристально вглядываться в улицы, дома и вывески, чтобы увидеть город так, как умел видеть отец. Город стал другим, твердил он себе, и гасил неудобную пристальность взгляда, словно менял фокус фотоаппарата. Внимательно слушал Настю и в то же время наблюдал, как сиреневые голуби ходят по краю мостовой, упруго отталкиваясь друг от друга, как отодвинулась занавеска на окне, на миг возникла женская фигура, и руки с закатанными рукавами поставили синюю эмалированную кастрюлю. Занавески сомкнулись, Настин голос продолжал звучать. Посмеиваясь, она описывала своего руководителя – в ее рассказах он выходил похожим на одного из Форсайтов, – хотя Карлушка ничего смешного, кроме фамилии, в нем не находил, зато угадывал в этом человеке одержимость сродни его собственной над несостоявшимся фильмом – ничего похожего он не испытывал на работе.

– Он фанатик, конечно, – кивнула Настя. – У него все защищаются по «Саге».

Про себя подумала, что такой энтузиазм вполне объясним, например, неудачно сложившейся личной жизнью. Это подтверждали рубашки доцента Присухи: все они были каких-то неопределенных то ли серых, то ли бежевых тонов, как будто он умышленно покупал немаркие, пока она не догадалась вдруг, что рубашки эти были некогда белыми, а теперь просто застираны. Когда Присуха поворачивал голову или кивал особенно энергично, то на внутренней стороне воротничка был виден пришитый номерок прачечной с многообещающим началом «314», напомнившим число «пи», и едва ли не такой же длинный. Холостяк, решила Настя, или жена – корова ленивая. Отводила взгляд от прачечных цифр и сосредоточивалась на беседе.

Пока Настя наблюдала за доцентом Присухой, сам он составил определенное мнение о студентке Кузнецовой, в результате чего индифферентная вежливость сменилась вначале удивлением, а затем интересом. Его интерес не имел никакого отношения к красноречивым намекам Настиных однокурсниц («присушила ты Присуху»), да Присуха и не знал об их перемигиваниях, зато видел, что Кузнецова работает вдумчиво и целенаправленно, и за это доцент прощал ее неуклюжий, беспомощный язык изложения, когда пишущий не думает на английском, а переводит с русского, нагромождая сложные периоды, которые довели бы автора «Саги» до ярости или гомерического хохота, случись ему таковые прочесть.

Дмитрий Иванович Присуха внимательно проверял тезисы работы и нещадно правил синтаксические конструкции, чтобы мысли, четкие и неожиданно зрелые, не проигрывали от способа их передачи. Что-что, а работать девица умеет, этого не отнять. Социальный аспект осенял своим могучим крылом курсовую работу и делал ее неуязвимой для придирок, что позволило студентке сделать жертвой общества потребления… Сомса! Собственника, которого кто только не клеймил, противопоставляя ему несчастную страдалицу Ирэн, читай Айрин.

В этом месте он так разволновался, что ослабил узел галстука, встал из-за стола и начал ходить по комнате. Интересно, сколько ей лет, Кузнецовой этой, что она с такой легкостью усвоила «правила игры», как он это называл, которые позволяют высказать и защитить столь крамольный тезис? В том-то и дело, что барышне лет двадцать или немногим больше, но дело, пожалуй, не в возрасте, а в привычной советскости мышления, коей он сам так до конца и не проникся. Да, кто-то из его университетских товарищей сумел-таки осоветиться, другие молча приняли правила игры, открывавшие дорогу к докторским диссертациям и кафедрам в Москве и Ленинграде.

Успехи друзей повергали Присуху в задумчивость, в результате чего появилась кандидатская диссертация, которая и сделала его доцентом Присухой. Тему выбрал безопасную: «Внутренний монолог как важнейшее изобразительное средство в творчестве Голсуорси», ибо в начале 50-х тот же «социальный аспект», например, не был еще такой удобной ширмой, а правила игры менялись часто и непредсказуемо. Диссертацию написал легко, однако защитился не скоро; одну за другой опубликовал несколько изящных статей с академически скучными названиями, а после защиты считался уже специалистом по Голсуорси и вел семинар. Доцент Присуха отлично понимал, что большего едва ли достигнет и в профессорско-преподавательском составе навсегда останется во второй его части, после дефиса.