Между тем Будан-хан честно выполнял свои обещания. Шах-севены отошли от казацкого лагеря, а вскоре и вовсе отправились в Нишапур воевать эмира Бухарского. Русских наёмников власти покуда не тревожили, понимая, что на новом месте следует сначала устроиться, а уж потом нести службу. Воинский казначей привёз казакам жалованье за полгода вперёд. Следом подошёл обоз с хлебом. То есть не с хлебом, конечно, — какой хлеб в Персии? — а с полбой и китайским горохом — чечевицей. Несколько выбранных казаков побывали в Ряше и вернулись невредимыми. Семёнова делянка к марту месяцу зазеленела дружными всходами, и в лагере стали поговаривать, что, может, никуда и не стоит отсюда сниматься, мол, от добра добра не ищут, так почему бы и не послужить шахскому величеству?
А потом и сам Степан Тимофеич собрался в дальнюю дорогу.
Как-то в полдень по лагерю пробежал посыльный казачонок и просил быть к атаману всех, прежде живавших в Персии. Когда народ собрался, Разин вышел из своего шатра, обряженный в халат из нанковой дроги, с плоской пуштунской чалмой на голове и в стоптанных канибадамских сапогах. Внимательно оглядел лица пришедших на зов и произнёс раздумчиво:
— Замыслили мы с дружками малость по Персии побродить, но только чтобы на нас не глазели лишнего. Для того и переоделись. Ну как, станишники, сойдём мы за бусурманских гостей?
Собравшиеся молчали, не зная, что сказать, лишь Семён сплюнул на сторону и коротко ответил:
— Повяжут вас на первой же заставе.
— Отчего же так? — прищурился атаман.
— Купцами нарядились, — охотно объяснил Семён, — а едете на конях. Кони в Персии дороги, купцам на них разъезжать невместно.
— Что же мне, на ишаке ехать?
— На верблюде, — твёрдо сказал Семён. — И товаров с собой набрать, вьюков хотя бы полста.
— Хорошо-о… — протянул Разин. — Вот коли ты такой знаток, то при мне караванбаши и поедешь. И присоветуй-ка, караванбаши, каких товаров с собой взять, чтобы расторговаться с прибылью?
— Нафту везти в бурдюках. — Семён потёр лоб, соображая. — Лес опять же, орехи…
— Провоняем нефтью, — недовольно возразил Разин, — а лес и вовсе везти не с руки — пупы разошьются. Может, шёлку набрать, его у нас знатно поимано.
— Шёлк в Ыспагани свой получше здешнего, — не согласился Семён. — Шёлк отсюда на Москву идёт и в Веденесию через Трапезун и Ляп-город. А на Ыспагань лесной мёд отправляют, вощину… — Семён помолчал, вспоминая. — Ещё посуда деревянная ценится, только её здесь делать не могут, только бочки да ушата. А им мисы нужны, ставцы, кумки, чашки расписные… Ложки тоже, какие потоньше, полубоские.
— Тьфу, пропасть! Да что у них, своих лошкарей нет? Работа грошовая — баклуши бить, с неё и барыш копеечный!
— Э, нет! Работа, может, и недорогая, а из чинары ложки не вырежешь, тут липа нужна. На востоке деревянная посуда наравне с медной идёт. Это в Нижнем она дешева, так за морем и телушка — полушка.
— Вот оно как, — досадливо молвил старшо́й. — А я гадал, с чего это персидские гости у Макарья на щепной товар бросаются? Знал бы — захватил всякой всячины. А так, видно, не судьба нам лошкарничать. Придётся здешним товаром пробавляться. Так что пройдись завтра по амбарам и присмотри кой-чего годного. А в четверток, помолясь, выедем.
Так и вышло, что через пару недель шестеро знатоков фарси, перерядившись гилянскими купцами, подъезжали к шах-ин-шаховой столице — славной Ыспагани. Семён, прежде бывавший здесь, стал в караванишке как бы за главного: разбирался с таможней, скупо платил на заставах, ежеминутно поминая Аллаха, доказывал что-то начальным людям. Степан Тимофеевич, слушая скаредные речи, только крякал от восхищения.
— Тебе, Семён, и впрямь не казаковать, а гостевать с руки. Нажился бы торговлей…
— Нет уж, — отмахивался Семён, — побродил на своём веку с барышниками. Мне эта торговля поперёк глотки стоит. А что с аскерами торгуюсь, так если с ними не торговаться, то они сразу недоброе заподозрят. Расчёт прост — кто деньгой сорит, тому она легко досталась. А лёгкая деньга по всему миру одна — ворованная.
На такие слова Разин морщился, но терпел. А что сказать, если и впрямь живёшь на воровские деньги?