Свет в окошке. Земные пути. Колодезь

Вот и всё, и нет больше старого спора, не надо сомневаться, кто же был прав. Прав тот, кто пережил противника. Это только в чешуйчатом племени дольше живёт тот, кто лучше пресмыкается, у людей — наоборот. Напрасно старался Васька обжулить судьбу — Аллах лучший из хитрецов. Я победил тебя, прикащицкий сын: не потому, что сумел порубить в лапшу, а оттого, что человеком остался, презрев лесть нового века. А ты всего лишь получил по заслугам. Если глаз твой соблазняет тебя — вырви его. И если рука твоя соблазняет тебя — отсеки её. Я отсёк тебя от своей жизни. Вот только… полоснул клинок и по самому судье, и корчится душа, истекая кровью. Себе не солжёшь — недруга сгубил, а сомнение осталось; не в Ваське гнильца тлела, а в себе самом.

Семён качнулся, застонал сквозь сжатые зубы, завыл неутешным звериным воем.

* * *

Двое дни казаки переносили на струги неподъёмную добычу. Везли на арбах, волокли охапками, кошелями, торбами. Все до последнего оборванца переоделись в шелка, камку, муслин. Гилянские сидельцы и пришлые купцы уже не кричали и не искали правды, а лишь стоном стонали, когда новая ватага вышибала двери лавки и принималась шарить по дому, выискивая недограбленное. Струги перегрузили так, что волна через край хлестала — одного русского полону человек с восемьсот выручили, а что персидского народу в полон взяли — того и не считал никто. Множество добра было втоптано в грязь на берегу, с собой брали лишь самое ценное, и весь отряд покатывался со смеху, глядя на Тимошку Акимова, который повёз с собой успевшую налиться соком редьку.

На третий день разъезды принесли вести: от Названа подходит шахское войско, а в Новошехре мастера под началом голландских корабелов мастерят галеры. Видать, крепко допекло шаха казацкое самоуправство. Связываться с шах-севенами никому не хотелось, атаманы приказали завтра быть готовыми в море уходить.

Отплывали при противном ветре на вёслах, оставив позади разорённый гилянский берег, остывшие пожарища на месте дворцов, разграбленные лавки, бусурман, скрежещущих зубами от бессильной ненависти. Крепко молили Аллаха обиженные, чтобы потопил казацкие челны в беспокойном море, однако вышло по-иному — христианский бог пересилил Аллаха. Ветер сменился, позволив поставить новые, дорогильного шёлка паруса, и разбойная флотилия ходом пошла к пограбленному допрежь городу Баке. Там, неподалёку от Апшерона, заранее было присмотрено крепкое место, откуда, по словам старожилов, удобно было и в Тарки ходить, и в Гилянь, и в трухмены. Новый стан расположился посреди моря и носил баское имечко Свиной остров.

Свиной остров оказался каменистой косой длиной чуть менее версты, а в ширину и того меньше — с разбега переплюнуть можно. С одной стороны над островом ощутимо нависал бакинский берег, с трёх других невозбранно плескало море. Никаких свиней на острове не водилось, да и не могло водиться. На здешних камнях и мокрицы не важивались. Даже чайки и те выбирали для гнездовий места попривлекательней.

Чёрные камни острова у самой кромки воды покрыты вонючей слизью, чуть дальше — сероватым налётом горькой соли. Кое-где меж камней виднелись мясистые веточки гармолы, которую даже верблюд не ест, да стелились плети бешеного огурца. Чёртов овощ как раз созрел к прибытию гостей, и к вечеру весь отряд был заплёван липкой белой дрянью, напоминающей сопли, а то и ещё что похуже. Кроме этих двух произрастаний, на острове не было ничего: даже вездесущая колючка, обжившая солончаки, на Свином острове укорениться не могла.

Препоганое вышло место для стана. Семён, впрочем, иного и не ждал, помня, что значит свинья для правоверного мусульманина. Спросили бы товарищи, объяснил бы им, что слово Донуз-ада лучше переводить не Свиной, а Свинский остров.

Но так или иначе, зашевелилась на пустынном острову жизнь, струги приткнулись к берегу, благо что с трёх сторон к суше имелся неопасный подход; наверху, подальше от солёной мокрети, поднялись шатры, вокруг которых казаки с ходу принялись отсыпать земляной вал, и даже дымы кое-где закурились, хотя топлива между камней не сыскать было ни за какие деньги.

Город Бака смотрел через пролив на обидчиков, но повоевать их не мог — море крепко берегло казаков. Разинцы тоже смотрели на берег голодными глазами, понимая, что дважды в один посад нахрапом не ворвёшься. Попытались было высадиться на Апшероне, но, не дойдя Джейран-батана, встретили такой отпор, что еле ноги унесли.

— Избесилась татарва! — ругался Заворуй, вместе с Семёном участвовавший в неудачной вылазке. — Чего им здесь-то защищать? Там же ни домишка нету, ничем не покорыствуешься — по воду шли, а они всем войском наперехват! Вот уж господь ума не дал!..