Свет в заброшенном доме

Выйдя во двор, мы разузнали адрес моих братишек и прямиком направились в дом уважаемой учительницы. К счастью, она жила недалеко, всего лишь в часе ходьбы от детдома. И вот я тихонько отворяю зелёную калитку, заглядываю во двор. Под навесом в жестяном корыте сидит весь намыленный Аман. И конечно, ничего не видит. Усман лежит на сури, листает большую книжку с рисунками. Когда я его тихонько окликнул, мне показалось, что он взлетел над сури, навстречу мне. Подбежал к нам и стоит, озирается, не зная, к кому на грудь броситься. Выскочил из корыта и Аман, голенький, как есть, брызгая мыльной пеной:

– Акаджан!

Подробно расспрашивать о житье-бытье, сами понимаете, время не позволяло. А когда я спросил их: «Хотите домой или нет?» – они запрыгали, завопили, что хотят. Я наскоро нацарапал уважаемой учительнице записку, где благодарил её за доброту, обещал возвратить долг, когда вернётся отец, просил не обижаться, что увёл братишек. Потом мы всей толпой припустились к вокзалу.

С билетами дело обстояло неважно. Мы видели людей, которые стояли за билетами вот уже неделю, даже десять дней.

Придётся ехать зайцем: другого выхода не было. Нечего расстраиваться, успокоил нас Куршермат.

– С начала войны тамбуры, крыши всех поездов в распоряжении беспризорников, – заявил он. – Это их дом родной. Так что езжайте, не стесняйтесь.

Когда мы все протиснулись в тамбур кокандского поезда, Шермат окликнул меня:

– Послушай, Многодетный. Ты вернёшься назад?

– Не знаю.

– Но ты обязательно напиши. Ты тоже, Дильбар, ладно?

Паровоз вскричал несколько раз, состав тихонечко тронулся. Куршермат пошёл рядом, давая последние наставления:

– Вы никого не бойтесь! Если поймает ревизор, скажите, что отец на фронте, а маму задавил трактор!

– Ладно, скажем! – кричим мы в ответ.

– Если нужно будет, плачьте все вместе, хором!

– Ладно!

– На, Многодетный, возьми мой пиджак. Когда вечером похолодает, завернёшь сестрёнку.

– Спасибо.

– Увидите Марию Павловну, – Шермат уже бежал, чтобы не отстать от поезда, – передайте привет!..

Он ещё что-то кричал, но мы не слышали. Поезд набирал скорость. Мы не смогли даже помахать ему рукой. Так было тесно в тамбуре.

Тридцать рублей дяди милиционера

Мы проехали одну станцию, остановились. Поезд тотчас окружило множество милиционеров и людей с красными повязками на рукаве. Всех безбилетных детей, ехавших в тамбуре, в вагоне или на крыше, они выводили из поезда. Визг, крики, плач. Вопросов, куда едешь, зачем, никто не задаёт. Всего лишь: «Покажи билет!» – «Нету» – «Ну-ка марш со мной!»

Путешествовавших без билета ребят, вроде нас, набралось около тридцати. Всех заперли в узкую, длинную комнату при вокзале, похожую на вагон трамвая. Большинство пленников, выяснилось, были карманниками, хулиганами. Они кричали, свистели, колотили в окна и двери – мои младшенькие чуть с ума не сошли от страха.

Два парня с повязками на руках провели нас в милицейскую комнату. Начальником оказался молодой человек с расстёгнутым воротом гимнастёрки, рукава закатаны до локтей, точно приготовился к драке.

– Ну, молодые граждане, – оглядел он всех нас с головы до ног, остановил взгляд на мне. – Ты, видать, старший? Как зовут?

– Арифджан.

– Фамилия?

– Мирзаев.

– Куда вы ехали?

– Никуда. Мы уже доехали.

– Ах, так вы из Ковунчи? Зачем ездили в город?

Терять мне нечего, буду врать, что придётся, решил я. Будь что будет.

– Маму ездили проведать.

– Постой, постой… – Дядя милиционер подался вперёд, разглядывая меня. – Ты не Мирзы-аки сын?

– А чей же ещё?

– Вот тебе на! А ты меня не узнал?

– Нет… хотя кого-то напоминаете…

– До войны я у вас частенько бывал.

– К нам многие ходили…

– Что верно, то верно. Для гостей ваши двери всегда были открыты. Как себя чувствует мама?

Значит, так: этот человек или принимает нас за кого-то другого, или подыгрывает мне. «Игру надо поддержать, – решил я. – Авось повезёт».

– Неплохо, – скуксился я. «Надо бы заплакать», – мелькнуло в голове.

– Известно хоть, когда на ноги встанет?

– До скончания веков, говорят, не покинет постели.

– Не расстраивайся, Арифджан, – подбодрил меня дядя милиционер. – Это такая болезнь… сразу не излечивается… Алим, ты не узнал этих ребят?

– Нет, – покачал головой вошедший в комнату парень.

– Это дети Мирзы-аки. Помнишь, до войны работал председателем райисполкома? Прекрасный человек, я у него три месяца в секретарях ходил. Сейчас он на фронте. Проводи ребят. Арифджан, деньги хоть есть у тебя? На тебе, тридцатки хватит?

– Хватит! – вскричал я.

Таким образом, детей бывшего председателя райисполкома со всеми предосторожностями перевели через железнодорожную линию, пожелали доброго пути и всяческих благ. Оставшись одни, мы от души посмеялись над своим приключением. Давно мы так не хохотали. Ещё совсем недавно мои младшенькие испуганно жались друг к дружке, как птенчики, попавшие в закрытую комнату, лица их посерели, точно помидоры, прихваченные морозом. А сейчас они разрумянились как розы, глаза сияли, будто вобрали в себя всю радость, какая только есть на свете. Эх, много ли человеку надо?!