Свет вечный

– Я знаю тебя, – опять перебил Горн. – Поэтому сплетням не верю. Что касается известий… Те стоило бы проверить. Как говорится, нет дыма без огня. Поэтому, повторяю, ты не возвращаешься в Силезию. Едешь со мной в Совинец, оттуда с эскортом тут же откомандируем тебя в Прагу. Это приказ Неплаха. Я должен его исполнить, небось, понимаешь.

– Послушай…

– Конец дискуссии. В путь.

Когда вечерело, они попрощались с поляками и Гласом из Либочан. Кохловский, Надобный, Куропатва из Ланьцухова и таборитский сотник повернули на оломунецкий тракт, которым собирались добраться до Одр. В Одрах, как следовало из предварительных разговоров, стоял старый знакомый. Добеслав Пухала, со всем свои польским отрядом. С некоторых пор Одры стали центром набора добровольцев из Польши и главной сердцевиной торговли контрабандным польским оружием.

Прощание было теплым. Поляки затискали и зацеловали Рейневана, а Куропатва сердечно пригласил его в Одры, чтобы, как он выразился, воевать плечом к плечу и совместно делать дела. В то время Рейневан не мог предвидеть, как скоро будут эти дела. И какими роковыми будут их последствия.

Подразделение Горна двинулись на запад по каменистой долине реки Моравицы. Вместе с поляками уехали восемь таборитов, в отряде осталось семь вооруженных моравцев, как оказалось, бургманов из Совинца – замка, который и был целью их путешествия. Их попутчиком был также освобожденный больной. Кем был этот человек, и зачем Горн забрал его с собой оставалось загадкой. Он явно еще был нездоров, потел, кашлял, чихал. Он шатался и засыпал в седле, два назначенные Горном моравца, следили, чтобы он не упал.

– Горн?

– Слушаю тебя.

– Я не предатель. Ты же не веришь, что я мог бы им быть. Или веришь?

Горн попридержал коня, подождал, пока военные пройдут мимо.

– Доходящие до меня вести приводят к тому, – сказал он, сверля Рейневана взглядом, – что вера моя слабеет. Следовательно, укрепили меня в ней. И утверди.

– Догадываюсь, – взорвался Рейневан, – откуда все это, откуда все эти гнусные сплетни и поклепы. Разнеслось, что Ян Зембицкий схватил меня в Белой Церкви, взял в плен и пытался принудить к предательству, к тому, чтобы я обманул Краловца, чтобы завел его в засаду и послал Сироток на погибель…

– Верно догадываешься. И вправду разнеслось.

– И что? Предал я? Попал Краловец в засаду под Велиславом? Поражение там было или победа? Кто был разбит наголову? Мы или они?

– Одно очко тебе. Продолжай.

– Я всегда был верен делу Чаши. Сотрудничал с Неплахом, в 1427 я направил его на след заговора Гинека из Кольштейна и Смижицкого. Потом мне сотни раз выпадала возможность измены. Я много знал, имел доступ к секретам, знал тайные планы и стратегии. Мог бы засыпать Тибальда Рабе. Мог бы продать Фогельзанг. Мог предать в 1428, перед рейдом и во время рейда, в Клодзке, в Каменьце, во Франкенштейне. Я мог выдать и тебя, Горн, этому многое способствовало. Вроцлавский епископ меня бы озолотил. Не требуй от меня утверждать тебя в вере, ибо это унижает меня. Ибо нет здесь промежуточных ступенек, цветов и оттенков. Одно из двух. Или веришь или не веришь. Доверяешь или нет.

Урбан Горн дернул вожжи, конь захрапел и затоптался на месте.

– Твое искреннее возмущение, – процедил Горн, – достойно было бы восхищения. Но реальность вынуждает всплескивать руками. Над ним и над твоей наивностью. Ибо существуют промежуточные ступени, Рейнмар. Существуют оттенки, а касательно цвета, то их целая гамма, настоящая радуга. Я тебе уже говорил: сплетням не верю, не верю, чтоб ты был провокатором и предателем с самого начала, чтобы прибыл в Чехию и присоединился к нам, чтобы предать. Но ты остался шпионом. Правда, нашим, но какая в этом в конце концов разница. Остаешься шпиком. А такая уж, курва, шпионская судьба, таков шпионский жребий и блядская участь шпионского ремесла: когда-нибудь попадешься, и когда-нибудь тебя перевербуют. В такой профессии это вещь нормальная. Похитили девку, в которую ты втюрился. И шантажируют. А ты поддаешься шантажу.

– Уж больно быстро ты делаешь выводы. И дальше будет в таком темпе? Приговора мне тоже не придется долго ждать? И казни?

– Это ты слишком быстро делаешь выводы. Исключительно быстро. Время делать привал, смеркается. Эй, люди! Становимся здесь, у леса. Спешиться!

Раздуваемый ветром огонь гудел и трещал, пламя стреляло высоко вверх, искры летели над верхушками елей. Лес шумел.

Моравцы, осушив пузатую бутыль сливянки, по очереди укладывались спать, заворачиваясь в широкие плащи и тулупы. Больной, которого уложили невдалеке, стонал, кашлял и сплевывал. Урбан Горн палкой переворачивал и, поправляя поленья в костре, зевал. Рейневану больше хотелось есть, чем спать. Он жевал овечий сыр, лишь слегка запеченный над огнем.

Больной захлебнулся очередным спазмом кашля.

– Ты бы не занялся им? – махнул головой Горн. – Ты никак медик. Следовало бы помочь пациенту.

– У меня нет лекарств. Может мне использовать магию? В присутствие чашников? Для них чернокнижник – это peccatum…