Свет во мраке

После ареста Геры Эльбаума неоднократные попытки установить связь с партизанскими отрядами, которые, судя по слухам, оперировали в лесах поблизости Львова, не принесли никакого успеха. Связи с волей не было. Бежать же наугад в леса прибитые и одураченные Гжимеком люди не решались. К тому же в гетто всё ещё действовали и свои собственные утешители, убеждающие всех, что несчастье послано от Бога, что надо терпеть и повиноваться, что искупление страдания и полная свобода придут лишь в загробном мире.

Блюститель чистоты и порядка, любитель клумб и крови, Гжимек по секретным оперативным сводкам отлично знал о событиях в Варшаве. Он боялся своих подданных и делал всё, чтобы усыпить их насторожённость.

Иосиф Гжимек поспешно ликвидирует свою квартиру на Замарстыновской, перевозит вещи в город, а тридцатого мая неожиданно, по его же замыслу, в гетто устраивается торжественное театральное представление. «Выступит джаз-оркестр, состоится представление — ревю, будут исполняться самые модные песенки в сопровождении оркестра», — так сообщают афиши.

Но мало кто из завтрашних смертников идёт покупать билеты на представление в красном доме на улице Кушевича, где назначен чудовищный спектакль на крови.

Все чуют, что наступает конец гетто, что их часы сочтены.

Жена и дети Кригера спят теперь в подвале, возле спасительной дыры. В одиннадцать часов вечера первого июня в подвал вбегает сосед и шепчет:

— Во двор заехали машины с гестаповцами!

Жена Кригера будит детей, поспешно одевает их.

Ближе к полуночи — новая весть. Из города прибыли офицеры гестапо Ленарт, Вурм и сам Бено Паппе. Вместе с Гжимеком они отдают последние приказания на дворе в каких-либо сорока метрах от подвала, где прячется семья Кригера. Через узкую дыру Игнатий Кригер вместе с детьми и женой вчетвером опускаются в канал Полтвы. За ними бросаются туда ещё несколько человек, посвящённых в тайну подземного хода.

Вскоре наверху гремят первые выстрелы. Они отдаются в туннеле таким грохотом, что сперва проносится ложный слух: немцы из артиллерии обстреливают Полтву.

Тем временем люди, застигнутые акцией там, наверху, посреди ночи бросаются в разные стороны из своих жилищ. Часть из них проникает под забором за территорию гетто и тоже скрывается в канале Полтвы, пробираясь в него через главный выход, по которому река вырывается наружу. Вот почему вскоре к семье Кригеров и к другим несчастным, опустившимся в туннель через нору из подвала дома на Полтвяной, 49, присоединились ещё несколько сот человек. Просидев в духоте, в грязи и без пищи двое суток, эти люди стали небольшими партиями пробиваться наружу, к истокам Полтвы. Там, в пригородных лесах за Погулянкой, многих из них застрелили гитлеровские солдаты.

Уже второго июня около семьи Кригеров появились Буженяк с Колендрой и предупредили, чтобы те приготовились к перемене убежища. Канализаторы рассказывали, что акция в гетто продолжается — там убийства, стрельба и пожары. Третьего июня канализаторы переводят семью Кригеров и с ними ещё семнадцать человек в другое место.

Люди бредут полусогнувшись, по колени в грязной воде.

Наконец, все видят, как из поперечного канала на высоте пяти метров вырывается каскад воды. Туда надо лезть. Цепляясь за скользкие скобы, люди лезут навстречу мутному потоку. Взрослые взбираются сами и тащат вверх замёрзших, перепуганных детей. Ещё немного ползком по отводной трубе и, наконец, — новое убежище. Это более просторный, но очень сырой канал. По дну его течёт вода. Люди усаживаются на камнях мокрые, жмутся друг к другу. На коленях — дети. Мимо шныряют крысы.

В таком положении беглецов застало подземное утро в убежище под костёлом Марии Снежной, неподалёку от оперного театра.

Где-то наверху был свет, жизнь. Там стояли высокие дома с солнечными бликами на прозрачных стёклах. Там были прохожие, чистая вода, бьющая из любого водопроводного крана. Сколько угодно воды! Стоило проползти немного до ближайшего выводного люка вверх по скобам, поднять крышку — и всё это было бы так доступно! Можно было бы зажмурить глаза от внезапно хлынувшего солнца, досыта наглотаться весеннего, свежего, незловонного воздуха. Но люди, добровольно присудившие себя к тягчайшему заключению, не делали этого.

Тут было темно и страшно, крысы прыгали по ногам, но зато не было гестапо. Ужас фашизма остался наверху, там, где взрывали и поджигали дома, где целые этажи, поднятые в воздух толовыми, пироксилиновыми шашками, засыпали живых людей.

Вскоре из темноты, кружа перед собой фонариками, приползли Буженяк и Коваль. В портфелях, которые они принесли в зубах, были хлеб, колбаса и литр водки. Дочка часового мастера из местечка Турки над Стрыем Галина Винд разделила пищу на равные части.

Вести с воли

Вести с воли, со света, были неутешительны. Ликвидация гетто продолжалась. Среди выстрелов, криков и воплей отчаяния горели дома, нарочно облитые бензином и подожжённые бутылками с горючей смесью.