Свет всю ночь

Я начинал крутить. Один оборот, другой, пятый… Однако отец не спешил приложить долото к влажной поверхности плывущего камня. Он придирчиво осматривал его, вертя в руках, мельком взглядывал на круг, словно прицеливаясь, осторожно подносил с угла, лишь легонько касаясь камня, и только потом, будто приняв важное решение, нажимал средним и указательным пальцами на гранёный брусок долота. Но тут же отнимал его и снова долго осматривал лезвие. Если я при этом замедливал холостое вращение или вообще останавливал круг, он, не глядя на меня, отрывисто бросал то же самое:

– Крути!

Моя рука вскоре уставала, начинало ныть плечо, но отец был неумолим:

– Крути, крути, – подгонял он.

Шеренга долот, стамесок, клинчатых ножей, сердечников для рубанков и фуганков, подлежавших заправке, убывала мучительно медленно. На лбу выступала испарина, в бровях ртутью перекатывались капли пота, ломило поясницу – а впереди ещё были топоры! Что с того, что лезвия у них и так блестели, как бритвы? Это отнюдь не освобождало их от обязательной точки и даже не сокращало длительности процедуры. Даже напротив! Явные зазубрины сточить было недолго и нетрудно, куда труднее отшлифовать невидимые обыкновенному глазу изъяны. Кроме того, лезвие топора в десять раз шире лезвия стамески или долота и, значит, неизбежное осматривание, ощупывание его пальцами затягивалось прямо пропорционально…

Если сначала в звоне металла по камню чудилась мне веселая, бравурная мелодия «Калинка, малинка моя…», то теперь я слышал нечто унылое и тягучее, вроде «Ой, да ты, кали-и-и-нушка…» Все медленней совершала круги рукоятка в моих огнём горевших ладонях, все чаще слышались короткие подстёгивающие команды:

– Крути!

Но вот отзундел по точилу последний топор и бодрым солдатом встал в ряд заостренных собратьев вверх топорищем. Я вытираю лицо платком, не сажусь, а падаю на скамью, опустив одеревенелые руки вдоль тела. Отец снимает передник, вешает его на гвоздь и молча исчезает в амбаре. Кажется, всё, точить больше нечего… Я закрываю устало глаза, с истомой откидываюсь спиною на плашки, стоящие позади скамьи. Но моё пребывание в блаженной дрёме скоро прерывается.