Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой

А потом были чужая земля, некоторая беспорядочность жизни, запутанность отношений с близкими людьми, отчужденность от соотечественников, какие-то нарушения психики и – роковая ошибка возвращения на родину. Судя по всему, Поэзии это не пошло на пользу, хотя ни в коей мере не умаляет значения Марины Цветаевой для истории русской литературы, тем более что в молодые годы ею написано столько гениальных строк, что с лихвой хватило бы на долгую жизнь!

Совсем иной путь в русской литературе ожидал Елизавету Кузьмину-Караваеву. В ее дебютном сборнике на первый взгляд не было практически ничего, на что можно было надеяться в будущем, никакого многообещающего начала. Постоянный сбой ритма, неровные, корявые строфы с зачастую туманным содержанием – проба пера, стихи явно начинающего автора. Сказать, что это «умело написанная книга», было, надо признать, большой смелостью! Более честным кажется С. Городецкий: «Полное отсутствие умения искупается подлинным темпераментом и мгновенными, слепыми, но вещими озарениями…»

Вот лишь одно характерное стихотворение из сборника «Скифские черепки» под названием «Царица усталая».

Царица была королевной,

Королевна любила опалы, —

Но пришел царь, свободный и гневный, —

И стала царицей усталой…

И царь ей могилы дороже,

Ему – ее взгляд и молитвы,

Но с каждым днем дальше и строже,

Мечтает о новой он битве.

И сын ее – сын властелина,

Рабыней царю она стала.

Путь пройден последний, единый…

Царица устала, устала…

Мастерство, конечно, придет со временем. Но главное, с обращением поэтессы к православной вере «вещие озарения», тонко подмеченные С. Городецким, станут случаться все чаще и чаще, пока не произойдет настоящее чудо: появится та глубина содержания, благодаря которой Елизавета Кузьмина-Караваева (мать Мария) и обретет свой, особенный голос в пантеоне русских поэтов. В том самом богатом на имена пантеоне, в котором поставить рядом с ней практически и некого благодаря духовности и особому христианскому миросозерцанию ее поэзии.

Однажды, будучи совсем молодой и не осознавая в полной мере своего предназначения, поэтесса обмолвилась: «Мое творчество – это как молитва». Ее особое место в русской литературе подчеркивает литературовед Александр Лавров:

...

Вообще не вполне корректным представляется размещение матери Марии в одном ряду с Цветаевой, Ахматовой, многими другими авторами, известными и безвестными. В отличие от подавляющего большинства поэтесс и поэтов, для Кузьминой-Караваевой главным в ее стихотворных опытах было не собственно поэтическое, лирическое, эстетическое, а духовное, молитвенное самовыражение.

Хочется с полной уверенностью подписаться под этим утверждением.

Нет, к великим поэтессам Елизавета Кузьмина-Караваева все-таки не принадлежала. Но за строчками ее не всегда совершенных, не всегда гладко написанных стихов угадывался Божий дар, в них явственно слышался нервный пульс эпохи. Эпохи исключительной по своему трагизму и во многом страшной, в которой этой женщине была отпущена одна-единственная жизнь, не столь уж и долгая. Тем ценнее кажется духовный путь, пройденный поэтессой, тем выше кажутся те высоты, которых она сумела достичь в своем творчестве.

Спустя годы Елизавета Юрьевна писала в воспоминаниях:

...

Мы жили среди огромной страны, словно на необитаемом острове. Россия не знала грамоты – в нашей среде сосредоточилась вся мировая культура: цитировали наизусть греков, увлекались французскими символистами, считали скандинавскую литературу своею, знали философию и богословие, поэзию и историю всего мира, в этом смысле мы были гражданами вселенной, хранителями великого культурного музея человечества. Это был Рим времен упадка… Мы были последним актом трагедии – разрыва народа и интеллигенции.