Свет золотой луны

– А давайте пройдем, владыка. Там у нее домик небольшой. Я еще пацаном был, – продолжал рассказывать уже на ходу глава района, – когда к ней генерал приезжал и помогал этот домик восстанавливать. Говорят, она того генерала с поля боя вытащила, раненого. Я этому верю, у ней награды за Великую Отечественную есть, это уж точно знаю.

По тропинке, мимо одичавших яблонь, прошли к небольшому домику. Но сколько ни стучались в дверь, никто не открывал. Постучались громче. Вскоре скрипнула дверь и вышла немного сгорбленная старая монахиня в подрясничке и сером апостольнике. Она оглядела всех внимательным взглядом. Ее почти бесцветные глаза, подернутые влагой постоянной старческой слезливости, словно излучали свет. Свет теплый и ласковый. Архиерей был без панагии, в подряснике и скуфейке, а секретарь так и не расстался с широкополой греческой рясой и большим крестом с каменьями. Что и говорить, протоиерей Владимир Куницын выглядел куда солидней, а небольшого роста худенький архиерей смотрелся скорее секретарем этого солидного батюшки. Но монахиня, обойдя стороной отца Владимира, прошла прямо к владыке и, смиренно сложив руки, попросила:

– Благословите, владыка.

Архиерей, благословив, спросил:

– Как ваше имя, матушка?

– Инокиня Анна.

– Инокиня, – как-то в раздумье повторил владыка, – а почему не монахиня?

– Меня владыка Арсений постриг в инокини и наказывал, чтобы в монахини не постригалась. Вот и исполняю его святую волю.

– Это какой владыка Арсений? – удивился архиерей.

– Митрополит Ташкентский и Туркестанский, – ответила с улыбкой старушка.

– Вы знали митрополита Арсения, – охнул в удивлении архиерей, – так это я должен у вас благословения просить!

– Зачем вы, владыка, такое говорите? Вы Богом в архиереи избраны. Это я, грешница, дерзаю вас просить о милости. Благословите, владыка, остаться здесь, при вновь открытом женском монастыре.

– Матушка, – с упреком покачал головой секретарь, – не знаете, о чем просите. Здесь мужской монастырь будет.

– Погоди ты, отец Владимир, – отмахнулся от секретаря архиерей и обратился опять к Анне, – с чего вы решили, что здесь женский монастырь будет? Мы-то действительно обсуждали возможность открытия здесь мужского монастыря.

Секретарь епархии солидно закивал в знак подтверждения.

– Это не я решила, это вы, владыка, решили, – ответила инокиня, смиренно потупив голову.

Все с недоумением смотрели то на инокиню, то на владыку.

– Да, – сказал владыка, – а вы, матушка, правы… Когда мне этот домик показали, я про женский монастырь подумал, а уж как вас увидел, то решил, что здесь непременно будет женская обитель. Ну, что же, матушка Анна, это не вы должны у меня проситься остаться в монастыре, а я буду просить вас стать для сестер обители духовной наставницей. На неделе сюда прибудет игуменья с монахинями, и я их предупрежу о вас.

Анна преклонилась перед архиереем до земли.

– Благодарю вас, владыка, значит, сбылись предсказания схимонахини Антонии.

– Кто такая? – полюбопытствовал архиерей.

– В этом домике, при монастыре, жила, – указала Анна на свою хибарку, – мне тогда восемнадцать лет было, и матушка Антония была моей духовной руководительницей. А как монастырь закрыли, она мне предсказала, что я доживу до времени открытия святой обители, если буду в ее келейке молиться за всех сестер. А потом, когда обитель откроется, я передам синодик новым сестрам, чтоб поминали. И вот тогда Господь призовет меня в свои обители. Вот после войны, чтобы исполнить матушки Антонии благословение, я этот домик выкупила. А помог мне один добрый человек. Царство ему Небесное.

Эпилог

Бывшая студентка филологического факультета Екатерина Капустина собрала свои вещички в сумку и в последний раз оглядела большую комнату с несколькими двухъярусными солдатскими кроватями. В углу на табуретке стоял тазик с отбитой эмалью, а над ним – рукомойник. С потолка свисали оборванные шнуры электропроводки. Стены с ободранными обоями. Словом, все говорило о неустроенности помещения и неудобстве его для жизни. Монастырь только начал восстанавливаться, и кругом такая же неустроенность. Но разве только в этом дело? Нет, больше она сюда не вернется, хватит, поиздевались над ней, теперь она свободна. Катя еще не решила, куда пойдет, но главное – подальше от монастыря.

А как она сюда стремилась, как мечтала о благодатной жизни с сестрами по духу и вере! Как это все красиво в книгах и как некрасиво в действительности! Что работа тяжелая – еще полбеды, но эти постоянные придирки монахини Наталии… И куда мать игуменья смотрит, коли у нее монахиня Наталия сущий деспот в рясе. А если у Кати обостренное чувство справедливости, разве это плохо? Но именно это и ставится ей в главную вину. Нет смирения. А перед кем смиряться? Если тебя и за человека не считают. Нет, всё.