– Вероятно, ему
Ренат нисколько не преувеличивает. Несколько лет назад подобный прецедент уже был. Один из российских олигархов, который, видимо, доброму совету не внял, получил очень приличный срок именно за неуплату налогов. И, между прочим, сидит до сих пор.
Такой был серьезный сигнал.
Все, кому следовало, его считали.
Для меня, кстати, это тоже – ощутимый удар. В еженедельнике у Рената я иногда печатал разные материалы: рецензии, небольшие обзоры, фрагменты книг, которые переводил в данный момент.
Хоть и небольшой, но доход.
Все – одно к одному.
– И что ты намереваешься делать? – интересуюсь я.
Ренат только морщится, словно раскусил какую-то гниль. А потом объясняет мне, что как этнический немец, семья которого в свое время была сослана в Казахстан, он уже получил предложение в один немецкий аналитический центр. Контора, конечно, провинциальная, но платят они хорошо. Немного исследовательской работы, немного – преподавать. Думаю, как-нибудь перебьюсь. Придется, правда, язык подкачать, а то он у меня на уровне – битте, зер гут…
Ренат проявляет несвойственную ему скромность. Немецким он владеет не то чтобы блистательно, но совершенно свободно. Во всяком случае, когда полгода назад выступал в Европейском институте профессор Гюнтер фон Майнц, то перетаскивал его речь на русский как раз Ренат. И хотя иногда он на секунду задумывался, иногда запинался, щелкал пальцами, просил профессора повторить, однако я как человек, слегка владеющий устным дойч, могу подтвердить, что это был весьма квалифицированный перевод.
Дело здесь, разумеется, не во владении языком.
– Тебе там скучно будет, – предупреждаю я. – Без наших семинаров, без наших встреч, без поездок хотя бы раз в месяц в Петергоф, к Валентину, без того, чтобы в любой момент можно было бы кому-нибудь позвонить – Борису там, Андрею Павловичу или мне – поделиться очередной своей гениальной идеей.
Ренат кивает.
Для него это серьезно.
– Ничего, год как-нибудь протяну, – неуверенно отвечает он. – В конце концов, есть электронная почта, есть международная связь, хотя, конечно, это не то… Если честно, я что-то побаиваюсь. Маша сделала очередной мониторинг: протестные настроения среди россиян по-прежнему очень низки, процентов восемьдесят заявляют, что ни на какие митинги, шествия они не пойдут. Но ведь ее мониторинги – это, как ты понимаешь, открытый опрос. Не всякий, даже в наше относительно спокойное время, признается в том, что будет протестовать. У нас страх – в генах сидит… А вот тут по интернету недавно мельком прошло сообщение: завод в Курганской области, производящий броневики, предназначенные, между прочим, для разгона митингов и демонстраций, получил дополнительный госзаказ. Чувствуешь? Везде производство падает, а у них растет. Значит, есть, вероятно, и другие сведения. Значит – боятся, готовятся, принимают меры, а – вдруг?..
Я вспоминаю о недавних событиях в Греции. Телевидение тогда демонстрировало картины хаоса и погромов: горели офисы, банки, магазины, автомобили… Центр Афин был затянут дымом, в котором невозможно было что-либо разглядеть.
Неужели и у нас полыхнет?
Невозможно.
Хотя танки, помнится, по парламенту уже стреляли.
Ренат догадывается, о чем я думаю. Он вытаскивает сигареты, но, поколебавшись, глянув по сторонам, убирает пачку в карман.
А потом снова кивает.
Глаза его, как у рыбы, мертвы.
– Береженого бог бережет, – говорит он.
Мне его настроение чрезвычайно не нравится. Если уж скисает Ренат, значит ситуация в самом деле ничего хорошего не сулит.
У Рената на такие вещи – чутье.
От грозового фронта, вздымающегося на горизонте, никому не спастись.
К счастью, у Али пока все в порядке. Проект она завершила, успешно сдала, теперь – гора с плеч. Заказчик от получившейся картинки в восторге: домик-пряник, окаймленный глазурью, это гораздо интереснее, чем он ожидал. Предполагается, что данный проект станет теперь типовым, и как только документы в инстанциях будут окончательно утверждены, Аля получит следующий персональный заказ.
От кризиса она просто отмахивается. Не слушает радио, не смотрит по телевизору новости, не открывает газет.
Так прямо и говорит:
– Знать ничего не хочу! Пусть кризис будет у
Конечно, лучше не знать.
Во многом знание много печали; кто умножает знание, тот умножает и скорбь.
Правда, это Экклезиаст.