Светя другим – сгораю

Перед студентами лежал труп мужчины. Он умер в зрелые годы, но смерть поколдовала над ним, и Матвею показалось, что покойник был немногим старше его самого. На мёртвом лице не отразилось ни покоя, ни умиротворения, ни прочей обнадёживающей чепухи, о которой вспоминают в разговорах об убиенных. Черты стали острыми, резкими, ненавидящими этот мир и то, что в нём приходится умирать.

Труп ранее вскрыли, исследовали и зашили. На серой коже темнели рубцы от разреза, сошедшиеся на груди в одну линию, разделившую живот до самого лобка.

Матвей не мог отделаться от ощущения, что покойник вот-вот проснётся и встанет. Его пугающая неподвижность восковой куклы будоражила нервы. Неужели живое существо, дышавшее, думавшее, любившее может превратиться в замороженный мешок с костями, распоротую звериную тушу?

– Тут ещё одно тело, – сказал патологоанатом, подходя к другому столу. – Давайте тоже посмотрим.

Врач смахнул простынь, и студенты замерли на вдохе.

На столе оказалась совсем молодая девушка, тонкая, угловатая, с головой в рыжих пружинках, разъедающих своей яркостью глаза.

В первый миг Матвей едва не закричал, готовый броситься на этот железный секционный алтарь. Но потом, за какие-то микросекунды, взгляд различил черты лица: нос с горбинкой, брови полукругом, тёмная родинка, клещом впившаяся в шею под ухом. Волосы слишком волнистые и слишком короткие. Это не Алика. Он обознался. Да и как бы Алика оказалась здесь, если она сейчас за полторы тысячи километров на этом своём… – чёрт как его там!

Главное, что Алика сейчас – живая.

Матвей провёл рукой по лбу, вытирая пот. Его чуть не лопнувшее сердце снова отстукивало одиночные удары. Не она. Слава богу.

– Предположительно, суицид, – сказал патологоанатом. – Обратите внимание на руки.

Студенты вытянули головы. Левая рука девушки в районе запястья была изуродована потемневшими следами от порезов.

– Но вскрытие всё равно будет проводиться по всем правилам, – продолжал патологоанатом. – Сначала внешний осмотр. Далее делается Y-разрез, – он пальцем начертил в воздухе Y. – Благодаря нему мы сможем удалить внутренние органы и взвесить их. После тщательно исследуется желудок. По тому, как он переварил пищу, можно установить время смерти. Также не забудем взять на анализ образцы тканей. Дальше у нас голова. Через треугольный разрез в черепе исследуется головной мозг, а затем удаляется для более тщательного…

Рука Матвея схватила и оттянула ворот водолазки, надетой под халат. Дальнейший рассказ патологоанатома он слышал, точно тот говорил в стеклянный стакан. Уши заложило. Пространство вокруг стало упругим, желеобразным, с отвратительным вкусом формалина на языке. Зал вскрытий покачивало, как если бы подземные воды толчками бились о фундамент здания.

Матвей отступил назад, тряхнул головой. Всё кругом пришло в движение, размытое жгучей влагой на глазах. Белые халаты закружились, налетая на железо столов для вскрытий, кафель стен и полов, холодное голое тело трупа, готового соскочить со своего стола, большое тёмно-синее пятно рабочей одежды патологоанатома, пёстрое облако волос мёртвой девушки.

Матвей зажмурился, но пульсирующая темнота не давала ему успокоиться. Когда он вновь открыл глаза, секционная обрушилась на него, словно он вынырнул из реки, обстреливаемой с берега. Горло изнутри стало шершавым, воздух разрезал глотку как будто вместе с ним Матвей вдыхал битое стекло.

– Вам плохо? – послышался из общего водоворота голос, казалось, самого трупа.

Матвей отшатнулся, схватился рукой за что-то холодное, твёрдое, но тут же отпустил и, шатаясь, выволок себя в открытую дверь.

Он не помнил, как преодолел коридор и оказался на улице. Голова ещё кружилась. Тошнота подступала, стоило только взглянуть на серое двухэтажное здание с уходящим вглубь крыльцом. Матвей знал, что его не вырвет, но старался дышать неглубоко.

– Твою мать, Филь! – донёсся откуда-то сзади голос Антона.

Матвей не обернулся.

– Да не она это! Елизавета какая-то там. Хотя и похожа на лисицу твою… Кончай блевать, погнали обратно. Я не хочу из-за тебя пропустить, как девчонку будут резать.

Но обратно Матвей не вернулся. Он стоял, не шевелясь, пока не угасли выкрики Антона и не захлопнулась за спиной тяжёлая дверь морга. Потом пошёл к шоссе, ещё не совсем твёрдой походкой, заметил у себя белые рукава, стянул халат, скомкал и запихал в сумку.

Он ничего не рассказал родителям. Вообще никому ничего не рассказал. На следующий день не поехал в морг, а только метался по своей комнате, думал, надумывал, додумывал, стыдил себя и, наконец, решил порвать с медициной.

Он никого не хотел видеть, не ел и не спал, а только ждал, когда вернётся Алика. Ночью, сдаваясь усталости, он время от времени дремал, но без конца открывал глаза, то почувствовав холод, пахнущий мясом, то услышав сардонический смех одногруппников. Матвей никогда ещё так отчаянно не ждал утра.

Встречать Алику на вокзал он поехал на три часа раньше и долго ходил вдоль перрона, пока не прибыл поезд.