Светящееся пятно

Порлок даже позволил себе праздные размышления о том, как она сейчас выглядит. Прошло семь лет, а такой срок между возрастом в четырнадцать лет и двадцать один год измеряется не только месяцами и годами. Он помнил девочку с розовым личиком, толстой светлой косой и круглыми карими глазами. Нет, такой она была, по-видимому, еще раньше. В четырнадцать лет коса исчезла, но лицо оставалось розовым, а глаза — детскими. Порлок внезапно вспомнил, как они смотрели на него долгим серьезным взглядом. Мэри вывела его из себя, и он стал кричать на нее, а Доринда открыла дверь и уставилась на него. Но ведь это, насколько он помнил, была их последняя встреча, поэтому еще неизвестно, узнает ли она его. Порлок самонадеянно полагал, что ни одна женщина не может его забыть. Но ребенок мог, хотя на это не стоит рассчитывать. Но даже если Доринда помнит его, едва ли это может иметь значение. Девушка, которую воспитала Мэри, никогда не станет устраивать сцену. К тому же у него ведь мог оказаться двойник — такое случается — и если посеять подобную мысль, она может дать хороший урожай. Он чувствовал растущую уверенность, что сумеет справиться с Дориндой Браун.

Линнет Оукли смотрела в зеркало испуганными глазами. Она уже оделась, но до сих пор не была уверена, пойдет в Грейндж или нет. Последние два дня и две ночи ее намерения на этот счет менялись каждые полчаса.

Иногда миссис Оукли представляла себя садящейся в машину: проехав совсем небольшое расстояние, она входит в Грейндж — незнакомый ей дом, вообразить который она не могла… Нет, она не сможет этого сделать. Она не сможет войти в этот дом, встретить Глена, коснуться его руки, тем более в присутствии Мартина.

В иные моменты Линнет представляла, как она остается дома, сославшись на слабость или головную боль. Но Глен поймет, что это неправда. И если Мартин пойдет без нее, тогда каким образом она узнает, что Глен сказал или сделал? Он может рассердиться… При мысли о Глене в гневе она всегда внутренне содрогалась. Да и Мартин начнет спрашивать, что с ней. Он не будет сердиться — Мартин никогда на нее сердится — но его доброта тронет ее до слез, а если она начнет плакать, то все ему расскажет.

Внутренний голос кричал ей: «Нет! Только не это!» И воображение рисовало страшные картины: Мартин прогоняет ее, она на улице, потом на скамье подсудимых, потом в тюрьме — брошенная, никому не нужная, обреченная на гибель.

Миссис Оукли уставилась на свое отражение в розовом с серебром платье. Хупер знала свое дело. Светлые волосы были аккуратно причесаны, косметика использована в должной мере, ничего лишнего. Не верилось, что это привлекательное отражение принадлежит дрожащему загнанному в угол существу. Увиденное придало ей смелости, как истой женщине. То, что ее страшило, никак не могло иметь ничего общего с леди в зеркале. Миссис Оукли впервые надела это платье, и оно ей очень шло. Новая губная помада и лак для ногтей идеально ему соответствовали. Она отодвинула табурет и встала в полный рост. Выглядела она безупречно. Хупер капнула духами на носовой платочек и подала его хозяйке. Вспомнив, что духи называются «Souviens tu?»[8], миссис Оукли схватилась за туалетный столик, чтобы не упасть. Нет, она не может идти… не может остаться…

В комнату вошел Мартин Оукли, недовольно нахмурив брови.

— Как не хочется никуда тащиться! В такой вечер хорошо бы посидеть дома. Линнет заставила себя улыбнуться. Деликатная Хупер удалилась.

— Тебе нравится мое платье?

— Оно мне всегда нравилось, не так ли?

— Глупый! Платье новое — ты ни разу его не видел.

— Ладно, давай посмотрим. Повернись!

Она грациозно повернулась и присела в реверансе.

— Правда, оно тебе нравится?

Когда Мартин так смотрел на нее, в этом вопросе не было никакой необходимости. Он обнял ее, и дрожь сразу унялась. Она может пойти — Мартин о ней позаботится. Ей нечего бояться — Мартин никому не позволит ее обидеть.

Глава 15

Доринда последовала за супругами Оукли в старый просторный холл, и ее глазам предстали большие балки на потолке, камин с глубоким очагом, в котором весело потрескивали дрова. Плитки пола были покрыты коврами, а в настенных канделябрах теперь горели электрические свечи. Все остальное могли лицезреть и те, кто приходил сюда на протяжении трех веков. Вот какая мысль пришла в голову Доринде, когда она снимала шубу, одолженную у миссис Оукли. Ей захотелось подняться по лестнице и пройтись по галерее, тянущейся вдоль трех стен холла, но миссис Оукли возразила:

— Нет-нет, мы ведь только прибыли.

Доринда бросила шубу в большое, украшенное резьбой кресло и неохотно побрела в гостиную следом за миссис Оукли в ее розовом с серебром платье, которое, очевидно, стоило кучу денег. Интересно, носит ли когда-нибудь миссис Оукли что-нибудь, кроме розового? Ведь от одного и того же цвета можно устать. Почему бы для разнобразия не надеть голубое или зеленое?..