Светят окна в ночи

Не все, конечно, гладко шло. Его многие тогда не поняли. И Нафиса не поняла: сначала наотрез отказалась ехать куда-либо из города. Да и зачем, спрашивается, ни с того ни с сего бросать учебу и мчаться неизвестно куда? Потом, поостыв, спросила:

— А там хоть кинотеатр есть?

— Нет. Там ничего пока нет.

Она удивленно посмотрела на Сагита: мол, чокнулся ты, дорогой!

Он попытался ее уговаривать, а через полчаса, поняв, что бесполезно, рассердился. И они впервые за полгода после женитьбы по-настоящему поссорились.

Много позже Сагит понял, как он был не прав. Ему даже в голову не пришло тогда, что надо посвятить жену в свои планы, объяснить как-то причины столь неожиданного решения, ломающего всю их жизнь. Ну, сказать хотя бы, что тянет неудержимо к настоящему делу, что начинать следует всегда с самого начала и там, где пока ничего нет, что он совсем не думает бросать учебу — просто перейдет на заочное отделение… Да мало ли что можно было сказать любимому человеку, если хочешь, чтобы он тебя понял и вместе с тобой поехал?

Была и другая причина, которая толкала его уехать из Уфы.

После свадьбы они стали жить у ее родителей: семейным студентам места в общежитии не давали, а снять где-нибудь комнату — этому решительно воспротивилась Нафиса. «У нас трехкомнатная квартира, — сказала она обиженно, — и нам с тобой родители отдают целую комнату. Чего ты, в самом деле?»

Словом, Сагиту не хватило упорства, и он не стал спорить.

Родители Нафисы относились к нему хорошо, но он никак не мог привыкнуть жить свободно в чужом доме.

Может быть, это и была самая главная причина, ускорившая принятие им решения: если нельзя жить в общежитии и нельзя снять комнату, значит, нужно сделать так, чтобы проблема исчезла сама по себе. Рубить надо узел! И чем быстрее, тем лучше. Тем более тесть уже начал заговаривать о том, что следовало бы позаботиться заранее, чтобы после окончания института остаться в Уфе. Сагит ответил, что поедет работать, куда пошлют, но тесть и ухом не повел — сделал вид, что не расслышал или не понял. Вот тогда и пришла впервые в голову мысль, не дожидаясь очередного его благодеяния, перевестись на заочное и уехать подальше. Но Нафисе он об этом не сказал, потому что еще и сам не был готов к серьезному разговору. Зов, прозвучавший в душе, пока не обрел конкретных очертаний и воспринимался скорее как тоска по чему-то неопределенному в неизвестных краях.

Но наступил день, который сразу дал исчерпывающий ответ на трудные вопросы: «Ехать или не ехать? Если ехать, то зачем? Как жить дальше и во имя чего?»

Вот почему, вспоминая тот день, когда произошла встреча с Рахматуллой-бабаем, он не хотел считать его чистой случайностью. Конечно, рано или поздно и сам бы нашел тот путь, который подсказал ему старый металлург. Однако разговор с ним произвел в душе Сагита такой переворот, что после только и оставалось, как собирать вещи и мчаться на вокзал или в аэропорт.

В тот памятный день Сагит освободился от занятий раньше, а у Нафисы была еще одна лекция. Ему не хотелось одному возвращаться домой, и он пошел в парк, где у них был любимый уголок.

Неяркое осеннее солнце, пробиваясь сквозь желто-зеленые листья деревьев, пятнило асфальт. На скамейках сидели пожилые люди, неспешно беседуя друг с другом. Звонко перекликались ребятишки, бегая по пожухшим газонам.

Вид осеннего парка всегда вызывал в душе Сагита какое-то странное чувство: не боль, не радость — нечто среднее, когда вроде бы и радоваться нечему, и тосковать незачем… Грустно было, в общем, Сагиту, и мысли в голову лезли неподходящие. Хотя почему неподходящие? Осень все-таки. Время увядания… Но в его годы думать об увядании не пристало. Он это понимал и потому, быть может, чувствовал себя еще более паршиво.

Какой-то мальчуган, присев рядышком, сопел над бумажным листком и пытался сложить голубя.

Сагит подозвал его к себе и показал, как надо делать и голубя, и самолетик.

Счастливый, тот побежал по аллее, размахивая бумажной игрушкой.

— Не братишка твой? — спросил старик, сидящий на другом конце скамейки.

— Нет, — сказал Сагит чуть удивленно. — А почему — братишка?

— Сейчас не часто такое увидишь, к сожалению, чтобы молодой человек ребенка порадовал вниманием, — улыбнулся старик. — Вон какой радостный побежал!

Так и завязался разговор с Рахматуллой-бабаем, недавно приехавшим сюда из Магнитогорска. Жену его положили в больницу, и он очень за нее переживает, не знает, куда себя теперь девать.

— Здоровье беречь надо. И для работы, и для жизни, — говорил он серьезно. — В старости это хорошо понимаешь, когда уже здоровья никакого. Вот у нас тут и квартира, и мебель, а зачем все, если старухи моей нет? Вещи людям не собеседники.

Ему лет семьдесят. Волосы седые, оттого и лицо кажется темным. Одет опрятно, чисто.

— Сожалеете о чем-то? — спросил Сагит, проникаясь вдруг чувством жалости к одинокому старику.