Светила

Самыми популярными эпитафиями здесь служили главным образом Заповеди блаженства из Евангелия от Матфея или часто цитируемые стихи из Псалтыри. Однако предписания покоиться в мире не слишком-то утешали, как могли бы в каком-нибудь уютном приходе с живыми изгородями и мощеными улочками в десяти тысячах миль отсюда. Кросби Уэллс уснул вечным сном в компании погибших и утопленников – надгробий на кладбище в Сивью было раз-два и обчелся, и те по большей части воздвигнуты в память о судах, потерпевших крушение или пропавших без вести в море. «Глазго», «Город Данидин», «Новая Зеландия» – словно бы целые города и нации держали курс на побережье лишь для того, чтобы сесть на мель, или затонуть, или исчезнуть бесследно. Справа от отшельника высился памятник бригантине «Дуб», первому кораблю, затонувшему в устье реки Хокитика: этот факт был запечатлен резцом на зеленоватом камне как грозное предостережение. Слева от отшельника торчало деревянное надгробие, немногим больше мемориальной доски; имени на нем не значилось, только стих безо всякой ссылки: «В Твоей руке дни мои»[44]. Неподалеку от кладбища отвели место под постройку будущей тюрьмы Джорджа Шепарда: ее фундамент был уже замерен и размечен и вычерчен свинцовыми белилами прямо по земле.

Тауфаре впервые поднялся на Сивью после погребения Уэллса: тело предали земле на глазах у немногочисленных равнодушных зрителей и невзирая на проливной дождь. И в этом отношении, и в том, как торопливо были озвучены все причитающиеся молитвы, похороны Уэллса словно бы воплотили в себе все мыслимые неудобства и все мыслимое уныние. Само собою разумеется, Те Рау Тауфаре к участию в обряде не пригласили; более того, Джордж Шепард отдельно приказал ему, зловеще погрозив пальцем с выпуклыми костяшками, придержать язык на протяжении всей церемонии, кроме разве когда капеллан произнесет «аминь»: к этому хору Тауфаре так и не добавил своего голоса, ибо благословение Девлина совершенно потонуло в шуме дождя. Однако маори разрешили помочь опускать гроб Уэллса в жидкую грязь на дне ямы и бросить поверх тридцать, сорок, пятьдесят лопат мокрой земли. Тауфаре предпочел бы все проделать сам и один, потому что общими усилиями яму засыпали в два счета, и маори показалось, что все закончилось уж слишком быстро. Люди подняли воротники, прикрывая уши, застегнулись на все пуговицы, собрали перепачканные в земле инструменты и гуськом побрели вниз по слякотному серпантину обратно к теплу и свету Хокитики как таковой, где сняли пальто, и досуха вытерли лица, и сменили насквозь промокшие сапоги на домашние тапочки.

Тауфаре молча подошел к могиле друга, Девлин – за ним, сложив руки, с безмятежным лицом. Тауфаре остановился в пяти-шести футах от деревянного надгробия и воззрился на могилу – так, как если бы смотрел на смертный одр из дверного проема, опасаясь переступить порог и все-таки войти в комнату.

Тауфаре никогда не встречался с Кросби Уэллсом за пределами долины Арахуры. И уж конечно, никогда не сталкивался с ним здесь, на пустынном уступе под безжалостным небом. Не говорил ли он сам бессчетное количество раз, что хотел бы окончить дни свои в безлюдье Арахуры? Как бессмысленно, что его погребли здесь, среди людей, которые не приходились ему братьями, в земле, на которой он не трудился и которую не любил, – в то время как милая его сердцу старая хижина стоит пустой и заброшенной всего-то в дюжине миль отсюда! Тамошняя земля, и никакая иная, должна была поглотить его. Тамошняя земля должна была обратить его смерть в плодоносящую жизнь. На Арахуре, а не где-нибудь Кросби подобало обрести свое последнее пристанище, размышлял про себя Тауфаре. Скажем, на краю расчищенного участка… или рядом с крохотным садиком… или с северной стороны от хижины, на солнечном пятачке.

Те Рау Тауфаре подошел поближе – вступил в иллюзорную комнату, шагнул к подножию призрачной постели. Угрызения совести захлестнули его. Не следует ли ему все-таки исповедаться капеллану – что он, Тауфаре, невольно послужил причиной смерти Кросби? Да, он признается; и Девлин помолится за него как за христианина. Тауфаре опустился на корточки, осторожно накрыл ладонью влажную землю в том месте, где под нею скрывалось сердце Кросби, и замер так.

– «Вечером водворяется плач, а на утро радость»[45], – промолвил Девлин.

– Whatu ngarongaro he tangata, toitu he whenua[46].

– Да хранит его Господь; да хранит Господь нас, тех, кто молится за него.

Ладонь Тауфаре оставила в земле отпечаток; заметив это, он чуть приподнял руку и кончиками пальцев разровнял почву.

* * *

В издательском офисе «Уэст-Кост таймс» (Уэлд-стрит) Бенджамин Левенталь уже заканчивал справлять Шаббат. Чарли Фрост обнаружил хозяина за столом в кухне: тот доедал ужин.