Светила

– На золотых приисках есть только одно по-настоящему тяжкое преступление, – заявил Мэннеринг Стейнзу, продираясь вместе с ним через подлесок к южной границе участка «Аврора». – Убийство, воровство, государственная измена – это все чепуха. Мошенничество – вот величайшее из преступлений. Это ж издевательство над надеждами старателя, а у старателя ничего больше и нету, кроме надежд. Приисковое мошенничество бывает двух видов. «Солить» участок – это первое. Предложить для продажи пустышку – второе.

– А что считается серьезнее?

– Смотря что понимать под словом «серьезный», – отозвался Мэннеринг, отбрасывая с пути лиану. – Если вы «присаливаете» участок и вас застукают, вас, чего доброго, зарежут в собственной постели, а вот если выставите на продажу пустышку и вас уличат, то, скорее всего, линчуют. Хладнокровное убийство – или убийство в состоянии аффекта. Выбор за вами.

Стейнз улыбнулся:

– То есть мне предстоит вести дело с человеком хладнокровным?

– Сами решайте, – объявил Мэннеринг, делая широкий жест. – Вот она – «Аврора».

– Ага. – Стейнз тоже остановился. Оба слегка запыхались от быстрой ходьбы. – Что ж, неплохо.

Вместе они оглядели участок. Ярдах в тридцати Стейнз заприметил китайца: тот сидел на корточках, покачивая промывочным лотком.

– А как будет «билет домой» наоборот? – полюбопытствовал Мэннеринг спустя какое-то время. – «Домой-невозвращалец»? «Подавись-мистер-Карвер»?

– Кто это? – спросил Стейнз.

– Да Цю, – отозвался Мэннеринг. – Он тут останется.

– А он знает? – понизив голос, осведомился Стейнз.

Мэннеринг расхохотался:

– Знает ли он? А о чем я вам только что твердил? Я вовсе не горю желанием, чтоб меня зарезали в собственной постели, спасибочки!

– Он, должно быть, считает участок ужасно маловыгодным.

– Понятия не имею, чего уж он там считает, – презрительно бросил Мэннеринг.

Иной рассвет

Глава, в которой А-Цю, обняв ладонями закованные в броню округлости Анниного лифа, делает удивительное открытие, истинное значение которого оценит лишь восемь дней спустя, когда, перевидав все четыре Анниных муслиновых платья по очереди, сумеет подсчитать в уме объем содержащегося в них богатства – понятное дело, за исключением золотого песка, зашитого в оранжевое шелковое платье, которое Анна в Каньер никогда не надевает.

Анна лежала совершенно неподвижно, закрыв глаза, пока А-Цю водил ладонями по ее платью. Он исследовал ее корсет до последнего дюйма, прощупал каждую оборку, он подобрал утяжеленный подол и пропустил ткань сквозь пальцы. Его методичные прикосновения словно бы укореняли ее во времени и пространстве: ей казалось насущно важным, чтобы он познал каждую деталь ее одежды, прежде чем дотронуться до нее, и эта уверенность наполняла ее прозрачно-ярким, властным спокойствием. Когда он просунул руку ей под плечи, чтобы перевернуть ее, Анна беззвучно покорилась, поднеся обмякшие руки ко рту, как младенец, и уткнулась лицом ему в грудь.

Часть IX Мутабельная земля

20 сентября 1865 года

42° 43' 0'' южной широты / 170° 58' 0'' восточной долготы

Луна в Деве, неполная

Глава, в которой А-Цю наполняет топку углем, намереваясь расплавить последнюю порцию золотого песка, извлеченного из Анниного платья, и пометить слитки словом «Аврора» – названием участка, к которому прикреплен по условиям договора; Анна же горестно постанывает во сне и прижимает ладонь к щеке, словно пытаясь унять кровь из раны.

Когда Анна проснулась, было уже утро. А-Цю перенес ее в угол хижины. А еще подложил ей под щеку сложенное одеяло и накрыл шерстяным плащом – своим собственным. Пробудившись, она сразу поняла, что разговаривала во сне, – она чувствовала себя совершенно разбитой, кровь прилила к лицу, было жарко, волосы повлажнели. А-Цю до поры не заметил, что девушка открыла глаза. Она лежала неподвижно и наблюдала, как китаец хлопочет над завтраком, изучает свои ногти, кивает, мурлычет что-то себе под нос и наклоняется поворошить угли.

Солнце в Деве