Светило малое для освещенья ночи

Тетрадь под грудью ощутилась переполненным словами человеческим горлом, Лушка сопротивляется напрасно и напрасно пугает себя отговорками, что не поймет и потеряет. Если не поймет, то лишь по своей вине, и не обязательно не поймет всё.

Я не хочу не попасть домой.

Задержав дыхание, она вытащила из своего тепла Необщую Тетрадь и, на всякий случай помолившись Солнцу, открыла начальную страницу, принимая ее как протянутую для помощи руку.

Часть четвертая Необщая тетрадь

Об этом говорили все, кому не лень.

Я тогда старалась сохранить беременность, но ничего не вышло. Я вернулась домой, Л. был около меня сколько мог, но отношения казались теперь бессмысленными. Л. пытался убедить, что у меня еще будут дети — не от него, так от кого-нибудь другого, это не принципиально, но если я так настаиваю, то он разведется с женой, не обязательно сейчас, а через месяц-другой. Мне было не до объяснений, меня ломала температура и сужающаяся воронкой пустота, я не могла говорить, а только плакала. Удивительно, сколько из человека может вылиться слез.

Однажды Л. прибежал в каком-то странном виде, оглядываясь и по-ребячьи моргая, и, остановившись в наиболее удаленном от меня месте, трагическим шепотом произнес, что его жена, его жена… И заметался по комнате, повторяя, что его жена. Я не выношу это состояние паралича. Я молчала. Наконец он остановился и обиженно сказал, что его жена, похоже, умерла и что он во всем виноват. Поскольку я опять ничего не спросила, он побегал еще, всё так же не переступая некой демаркационной линии, а потом, стоя ко мне спиной, выдавливал из себя, без логики и последовательности, незаканчиваемые фразы, из которых я смогла уловить следующее.

Он обнаружил Е., когда встал утром. Е. сидела у стола на кухне. На столе растеклись догоревшие свечи и стояла чашка с водой. В воде лежало обручальное кольцо. Л. дотронулся до Е., и она упала. Он вызвал «Скорую», а лишнее со стола убрал. Е. вынесли на носилках, Л. тоже поехал. Ему долго ничего не говорили. И только вечером сообщили, что у его жены не прослушиваются ни пульс, ни сердце. И объясняли что-то еще, но он уже не соображал, он виноват, она умерла из-за него.

— Умерла, как же! — изрекла вдруг я черт знает как базарно. — Легко отделаться собрался!

Он уставился на меня с открытым ртом и выпученными глазами.

— Почему у тебя ее голос?! — попятился он. — Как ты можешь в такую минуту… — И попятился еще.

— Могу, могу! — без задержки вылетело из меня. — Теперь ты у меня побегаешь по своим шлюхам!

Л. дико взглянул, взмахнул руками и убежал. Надо сказать, что я бы тоже убежала. Если бы не была дома. Потому что знала, что ничего этого я не произносила.

* * *

Как только Л. приходил, меня прорывало. Мещански, подъездно, подвально. Л. пытался интеллигентно меня успокоить, но в конце концов убедился, что только усугубляет ситуацию, оскорбился окончательно и ретировался. Похоже, навсегда. Без него подвал-подъезд себя не проявлял, это меня утешило, и я, обдумав всё, пришла к заключению, что в каких-то, видимо, обстоятельствах я совсем не голубая кость.

Совсем-совсем не голубая. Потому что однажды мне захотелось купить яркую губную помаду и ужасную тушь для ресниц. В другой раз я осознала себя сидящей перед зеркалом и выщипывающей себе брови.

Я никогда не пользовалась косметикой, и меня тошнило от людей с подщипанными бровями.

Через какое-то время Л. снова позвонил и, будто между нами ничего не произошло, сообщил, что ему предложили забрать Е., но он отказался.

— Мог и выполнить то, что положено, — сказала я без всякого участия.

— А что положено? — спросил он с иронией.

Ирония показалась мне неуместной и вычеркнула даже жалость к этому человеку. Если жалость еще оставалась.

— Я не хочу в этом участвовать, — сказала я. — Проконсультируйся у бабок на скамейке.

— Какие консультации! — прервал он меня. — Она же не умерла! — И хихикнул. — У нее энцефалограмма!

— То есть? — вопросила я, подумав, что плотность сумасшедших на один микрорайон возрастает слишком стремительно.

— В этой чертовой энцефалограмме какой-то там всплеск! — крикнул он в непреодолимой телефонной дали. — Они сказали, эти чертовы эскулапы, что за телом нужен какой-то уход и не захочу ли я… Я не захотел! Может быть, все-таки понятно, что я… Я не хочу сойти с ума!

Я понимала. Мужчина может ухаживать лишь за полностью живым телом. Но предположить, что я еще глубже вляпаюсь в предлагаемый тройственный маразм из-за одного его звонка, было слишком даже для его субтильной натуры. Л. немного опоздал. Л. опоздал всего на одну мою больницу и нерожденного ребенка.