Светило малое для освещенья ночи

Так чему же я удивляюсь? И перестаю моргать, как мой приятель, единственный из пассажиров трагического рейса продолжающий жить? Почему не сделать нормальный логический вывод, что человек, как и прочее, не исчерпывается своим биологическим телом, что мы имеем несколько иное строение, не поддающееся будничной фиксации, как имеет его и всё окружающее, и что мы плаваем в океане незнакомых структур, располагающихся по неведомым нам законам? Мир полон, мир должен быть неисчерпаемо полон бесконечными сопряжениями, время от времени проникающими в нашу невнимательную жизнь, и иногда мы способны с недоумением это отметить, а кто-то, наделенный более чутким восприятием, способен к такому сопряжению чаще других или всегда. Господи, да кто-то не может без ошибок воспроизвести и семь нот, а музыкант в симфоническом оркестре уловит единственный фальшивый звук, и мы с почтением считаем, что у него абсолютный слух. Но ведь любая собачонка абсолютнее, потому что слышит лучше, дальше и больше, а самый изысканный парфюмер с точки зрения насекомого, улавливающего на расстоянии километров присутствие единственной молекулы, — кто?.. Когда-то мы не знали ни радиоволн, ни рентгеновского и прочих излучений — они для нас не существовали, их не было, а теперь мы не без нахальства применяем их для своих нужд, — и кто же решится сказать, что современные открытия исчерпали мироздание? Но для того, кто не замечает, снова ничего нет.

* * *

Радио включилось на том месте, когда желающим рекомендовали посидеть несколько часов в темном помещении, чтобы увидеть свечение собственного пальца.

Семя упало на взрыхленную почву. Я распихала в кладовке старье, соорудила сиденье из мешка с давно заготовленной пряжей для сногсшибательного балахона, запаслась необходимым для функционирования организма и завесила флюоресцирующую дверь двумя байковыми одеялами.

В глазах скоро пошло пятнами. Пятна были цветными и хаотичными. Через полчаса в них прорезалась прямоугольная серая упорядоченность. Для пальца было великовато. Я протянула руку пощупать и уткнулась в одеяло — передо мной через два слоя плотной драпировки сияла узкая дверная щель. Пришлось выбраться и притащить в помощь пуховое семейное достояние с широкой кровати. Скользкий шелк не желал ни на чем держаться, и я без сожаления распяла его кривыми гвоздями. А чтобы не вздумало светить воспоминаниями, завесила прежними холостыми покровами. И вдобавок, передвинув мешок с шерстью, развернулась к прошлому спиной.

И опять те же пятна и хаотичное их движение. Слишком долгое для освобождения от застрявших в сетчатке фотонов света.

Стало душно. Я пыталась терпеть, но потом поняла, что, если увижу что-то при помощи кислородного голодания, опыт нельзя будет считать корректным. Пришлось забаррикадироваться в ванной. Дура, с этого и надо было начинать. И вода, и всё остальное в наличии, спасибо Никите Сергеевичу. А когда я выволокла в коридор стиральную машину и бельевой бак, то на освободившуюся территорию почти свободно вписалось мое любимое кресло. А ноги удобно устроились на унитазе. К тому же к этому времени для моей подстраховки настала не бог весть какая, но все-таки ночь.

Свечение действительно возникло. По-моему, нескольких часов мне не потребовалось. В темноте угадывалась рука. Вокруг нее зияла темная разреженность. Странно, разреженность казалась темнее окружающего пространства и в то же время ощущалась как наличие света. Постепенно она истончилась до сумерек. А потом над рукой, как над планетой, занялась неясная заря. Рука стала рассветать.

Но тут я подумала, что это как-то ничего мне не прибавляет. Любое нагретое тело дает свечение. Инфракрасное зрение давно известно. Я сама видела, как около ночного костра в лесу провально обрисовались распахнутые крылья совы и через миг бесшумно сгинули в осенней кромешности. Ни удара, ни шелеста — наверняка птичка не повредила ни единого пера, лавируя среди сосен и подлеска. Нет, рассвет над моими руками ничего мне не давал. Электроплиты тоже сияют. Ну, можно по моему свечению измерить температуру, и что? Градусником проще.

Я так и заснула с ногами на унитазе, и во сне стало жаль испорченное гвоздями атласное одеяло.

Однако на следующий вечер я чего-то ждала. Я даже не включала свет. Я пялилась в ненадежную городскую темноту, обитавшую в моей квартире, и пыталась определиться в подступающих изменениях. Опять были пятна. Мелькали, проявляясь из ничего, трансформировались. В конце концов они показались мне слишком настойчивыми для случайности, и я попыталась их рассмотреть, тем более что они не посягали на мой привычный комфорт и не требовали ссылать из ванной неповинную технику. Достаточно было всего лишь не фокусировать зрение или вообще его отключить, смотреть как бы не видя, и пятна придвигались сквозь истаивающие обозначения окружающего. Чем темнее было в комнате, тем отчетливее и насыщеннее они становились. А перед тем как я засыпала, затмевали естественный мир.

Что-то близкое к этому со мной уже было. Очень давно, в детстве.