Светка – астральное тело

Факир Ромеш Сингх, укротитель гремучих змей, кобр и прочих гадов, облаченный в соконинскую куртку с завернутыми рукавами, служившую факиру длиннополым пальто, улыбался толпе. Когда куртка распахивалась, было видно, что национальные штаны-панталоны заправлены в валенки. (Газета «Индия-пресс» сообщала: «Факир Ромеш Сингх, 42 г., рост 154 см, вес 45 кг, приглашен для участия в съемках московской версии „Рикки-Тикки-Тави“).

Факир Ромеш Сингх кланялся толпе, блестя звездой из искусственных брильянтов, стягивающей складки чалмы. Чалма была кстати – сберегала от мороза уши и голову.

Факир Ромеш Сингх поклонился Ирине Бекетовой, сразу выудив глазом ее из толпы, поскольку из любого столпотворения мог выудить красивую женщину, тем более что недавно состоялось их знакомство.

– Чудо-муха! Почем постируха? – крикнул какой-то острослов с поэтической жилкой.

Вам теперь уже очевидно, что Мухой факира окрестили за мелкость («рост 154 см, вес 45 кг»). Что же касается непонятного сообщения о постирухе, то и тут был свой резон.

Тема для данного версификаторства не была, как говорится, взята с потолка, скорее (простите за каламбур) с пола. Именно пол в квартире Соконина и питал творческую энергию названного выше острослова.

А дело вот в чем. Факир любил предаться восточной праздности. Или по-московскому – «кайфу».

В часы этой философской праздности животные в доме Соконина обретали полную свободу и безнаказанность и умудрялись привести дом в состояние немыслимой антисанитарии. Даже соконинской куртке, служившей факиру пальто, оброненной как-то Ромкой в передней, был придан зверями вид совершенно непотребный.

Правда, среди жительниц Орехова-Борисова тут же нашлись добровольцы, готовые куртку постирать за показ Ромкой волшебных фокусов в их ЖЭКе.

Но всех обошла Ирина, навязав услуги собственные.

Факир подмигнул Ирине и слегка качнул чалмой в сторону двери, что означало: ключ под ковриком.

Первый раз она вошла в соконинскую квартиру, чтобы остаться там одной. Одной – впервые. Хотя знала уже все подробности обиталища Ивана Прокофьевича, так как в те две недели, что Ромеш Сингх квартировал в е-Борисове, а сам Соконин мотался по Каракумам, побывала тут неоднократно.

У Ирины была разработана система общения с факиром. Подруга Римма, писала ей русскими буквами английскую фразу, и Ирина зачитывала их по бумажке Сингху. После каждой фразы Ромка начинал быстро-быстро лопотать в ответ, что – неизвестно, но утвердительную или отрицательную интонацию Ирина улавливала.

Для знакомства фраза была: «Мир – дружба. Я очень люблю животных. Разрешите посмотреть их».

Вчера Ирина продекламировала: «Хозяин возвращается через два дня. У вас тут ужасный беспорядок». Ромка прожурчал длинную речь, Ирина свое: «Когда вы поедете на съемки, оставьте ключ под ковриком у двери. Я приберу в квартире». Этим Ирина Ромку и взяла: чистить квартиру за животными факиру было лень.

Огромный паук, любимец Соконина, суча лапками, вил паутину из спутанных серых узоров, припечатанных к пегому полотнищу обоев. («Обои-то, обои! Какие строители прилепили, в тех и живет», – подумала Ирина.)

Беркут когтил ошметки мяса на полу клетки, кося на Ирину презрительным глазом. (Ирина подумала: «А то без тебя не знаю, что в чужой дом ввалилась!»)

Заяц Ванька Грозный осушал кофейную лужу на полу. («Пей, пей… Я б сама с тобой взбодрилась».) Это уже Ирина сказала ему вслух. Но тот игнорировал предлагаемую компанию.

Живность была и другая, живности было много. А вот вещей: гардероб-кирпич, тахта, застланная пледом, и письменный стол с вертящимся креслом. И книги. Книги по всем стенам на простых сосновых стеллажах. Только кое-где пробивались полосы пегих обоев.

Во второй комнате никаких вещей. Но животных и там хватало.

– Разве б ты так жил, если б со мной! Я б тебе маршальский быт организовала! – опустившись на тахту, Ирина заплакала. Она плакала смачно, некрасиво, не так, как плакала в кабинете у Швачкина, когда слезы стекали деликатно, не размывая туши. Сюда же Ирина приходила смытая, без косметики, чтобы люди не узнали ее, а без грима она и вправду была другим человеком. Она горько и открыто оплакивала свою блистательную жизнь, о которой столько лет завистливо мечтала и ради которой пожертвовала бы многим.