Светлая даль юности

Однако, несмотря на своеобразные сложности подготовительной работы, постепенно начинал складываться замысел будущей книги и писались отдельные, чем-то особенно тревожившие сцены, зачастую похожие на зарисовки виденного в алтайской степи да и самой степи. Но работа продвигалась медленно, очень медленно…

Однажды у меня побывал Александр Александрович Фадеев. Он рассказал мне о работе над романом «Черная металлургия», а я ему, в свою очередь, о работе над «Орлиной степью». Я чистосердечно признался, какие трудности испытываю в работе. Считая, что я отважился на очень нелегкое дело, Александр Александрович все же всячески поддерживал и ободрял меня, а через день прислал еще и письмо, в котором есть такие строки: «Желаю Вам успеха в работе над повестью. Но очень советую Вам (извините за эту стариковскую привычку — советовать), если будет трудно идти новая повесть, возвращайтесь к «Белой березе». Надеюсь, я прочитал эти строки так, как их надо было прочесть. Александр Александрович прежде всего желал мне успеха в работе над книгой о целине! Вот что было главным в его письме! Значит, как ни трудно, а надо продолжать начатое дело…

С благодарностью вспоминаю я и о Федоре Ивановиче Панферове. Он горячо поддержал мое решение поехать на Алтай, а потом всячески подвигал меня на создание книги о целине. Он немедленно подписал со мной договор, тем самым оказав мне материальную помощь, без которой я, собственно, и не смог бы взяться за «Орлиную степь». Наконец, все те годы, пока я писал роман, Федор Иванович очень часто беседовал со мной, читал отдельные главы, давал очень дельные советы.

Но у меня все еще оставалось немало сомнений по отдельным практическим вопросам освоения целины. Вскоре меня стала неотвязчиво тревожить мысль: надо еще раз поглядеть, что делается в целинных краях, что там уже достигнуто, какие произошли изменения в жизни ее новых обитателей. С этой мыслью я стал дожидаться следующего лета.

Между тем о целине уже начали распространяться самые невероятные слухи. Беглецы с целины, изображавшие из себя страдальцев с обманутыми надеждами, в драматических тонах расписывали мрачные картины жизни в далеких степях. Меня не очень-то смущали их душещипательные (с прихлебываниями) монологи, мне была знакома эта профессиональная манера изъясняться тех, кто прошел всякие режимы в отдаленных местах. Правда, встречались и застенчивые беглецы, вероятно обманувшиеся в себе, в своих силах, в своем мужестве; их рассказы были более сдержанны, без показного надрыва. Слушая тех и других, я убеждался, что решение о новой поездке совершенно правильно: надо вновь все увидеть своими глазами. Но на этот раз, с целью расширения района своих наблюдений, я решил отправиться не на Алтай, а в Казахстан.

Только приехав в Павлодар, я узнал, какой нестерпимый зной держится над всей казахской степью. Все в ней сгорело под палящим солнцем. Никакие холода и ветры первой целинной весны по своему воздействию на людей не могли сравниться с застойной, гнетущей жарой, от которой негде было спастись даже степным птицам.

Засуха была тяжелым испытанием для молодых целинников, выросших чаще всего в местах, где не бывает таких жестоких стихийных бедствий. Впрочем, от засухи немало страдали даже ко всему привычные местные старожилы.

Трудно было ездить по голой, потрескавшейся от солнца степи на раскаленном «газике». Но, как говорится, взялся за гуж… Я проехал более тысячи километров и побывал в нескольких новых совхозах на прииртышской целине. Подолгу беседовал с директорами, агрономами, инженерами совхозов, руководителями партийных и комсомольских организаций и, конечно, больше всего с целинниками на полевых бригадных станах. Никто из них не скрывал от меня трудностей, какие приходилось преодолевать в то лето. Всюду с первого взгляда была видна необустроенность новосельской жизни, не везде успешно проводилось строительство центральных усадеб, случались частые перебои в снабжении бригад продуктами питания и питьевой водой. Всего не перечесть! Не скрывали целинники и того, что некоторые их «однополчане» не выдерживали трудностей и покидали степь, причем не всегда это были плохие, случайные люди. Просто у них не хватало выдержки, мужества, да и сильно грустилось им о покинутых родных, благодатных местах.

Все, с кем я встречался, знали, с какой целью я ношусь по выжженной степи и веду длинные, изнурительные беседы. Но это нисколько не смущало моих собеседников; убежден, они были со мной совершенно откровенны. И вот что особенно врезалось в память: всюду целинники, прежде всего не без гордости, сообщали о том, сколько засеяли целины весной, сколько вспахали под пары, хотя она так затвердела, что лемеха приходится затачивать после каждого гона. А уж потом (потом!) начинали рассказывать и о своих бедах. Нигде я не наблюдал даже малейших признаков растерянности. Никто из целинников, конечно, не веселился, у всех были суровые, обожженные солнцем, посеревшие от пыли лица, сдержанные или даже угрюмые взгляды. Но дело двигалось, работа шла!