Светлая даль юности

Но кони Бородули, не сбавляя хода, проскочили мимо волисполкома и, не успел я опомниться, с гулким топотом и храпом подлетели к тесовым воротам нашего двора. В растерянности я схватился за кольцо щеколды в калитке, но с ходка уже раздался резкий зов Бородули:

— Погоди-ка!

Он не был сказочным богатырем, каким представлялся, когда летел в ходке, всего лишь — среднего роста и даже суховат. Но, несмотря на свою невидную фигуру, он все же имел весьма внушительный, почти грозный вид. Суровость, приобретенная Бородулей, вероятно, в годы гражданской войны, не сходила с его крупного, энергичного, усатого лица даже сейчас, когда он улыбался мне молодыми светлыми глазами. Густо запыленные, короткие, грубые волосы, зачесанные назад, вернее, торчащие назад, как иголки у ежа, придавали ему задиристое, упрямое выражение.

— Как дела, коммунар? — Бородуля подошел ко мне и коснулся жилистой, загорелой до черноты рукой моего плеча. — Отец-то дома?

Я ударил голой пяткой о калитку, она открылась, и мы увидели моего отца. В поношенной солдатской гимнастерке, измазанной ржавчиной, отец шел к воротам от сарая, что стоял в глубине двора. Радость встречи с Бородулей оживила его озабоченное лицо. На ходу он торопливо вытирал холщовой тряпицей руки.

— Опять железа много? — спросил Бородуля.

— Беда! — ответил отец со вздохом.

— Пойдем поглядим…

Большой, просторный сарай из соснового вершинника с прогнившей, дырявой соломенной крышей, густо заселенный шумными воробьями, почти до перекладин был забит отобранными у самогонщиков «вещественными доказательствами» их преступной порчи драгоценного зерна. В одной половине сарая были уложены в штабеля «паровики» из листового железа, похожие на небольшие бочки с патрубками на боках, в другой — деревянные кадки, от которых несло вонючим запахом прокисшей барды. На небольшой свободной площадке у ворот молодой милиционер с недобрым взглядом, крякая, пробивал днище «паровика»…

— Пустая затея, — проворчал он, увидев Бородулю, и со скрежетом выдернул топор из пробоины.

— Как это — пустая? — сразу же жестко заговорил Бородуля и стал осматривать попорченные «паровики», сложенные в отдельный штабель у стены. — А ты знаешь, как сейчас с железом в деревнях? Где его взять? Вот народ и наделает ведер!

— Не пойдет оно на ведра…

— Как — не пойдет?

— Ох, Григорьич! — мягко, с печалью заговорил отец. — Зря мы заботимся о ведрах! Народ не увидит этого железа! Ты послушай-ка! Вот перед пасхой я день и ночь носился по волости. Отдыха не знал. За две недели весь этот сарай загрузил. Ну, а потом, сам знаешь, устроили мы торги. А кто же на них собрался-то? Да те же, распроязви их в душу, богачи-самогонщики, у которых все это было отобрано! Я их всех признал по их поганым мордам! Всех до одного! Стоят, поглаживают бородищи. И вот, выбрасываем из сарая паровик. Обступили они его со всех сторон, покатали по земле. И тут один живоглот шепчет другим: «Отойдите, мужики, это мой!» Назначили мы цену, он в бороду: «Беру!» Остальные, сколь мы ни старались, ни одной бумажки не набавили! Так и разобрали по дешевке все свои паровики. А дошло дело до кадок — в открытую зашумели: «Это, сват, мои кадки, не трогай!»; «А это, кум, мои, мои!» Разъехались с торгов, а через неделю слышу — опять задымили! Долго ли сменить дно у паровика? Кинулся по знакомым местам, и вот, видишь, опять все здесь. Теперь что же? Опять торги?

Лицо у Бородули, пока он терпеливо слушал отца, так потемнело и исказилось от гнева, что у меня похолодело внутри.

— Дай топор, — потребовал он, едва разжав зубы.

Откатив к воротам один паровик, Бородуля вдруг выругался и за одну минуту так изуродовал его топором, что из него нельзя было выгадать и охотничьего котелка.

— Вот так руби! — прохрипел он, передавая топор милиционеру и отирая пот с лица. — Все подряд! Отменяю свой приказ! У-у, гады! У-у, контры! Значитца, в России народ будет с голоду помирать, а они чистую пашаницу на самосидку переводить?

Немного приостыв, он распорядился:

— А кадки — продать: скоро огурцы солить, — и вышел из сарая.

— Погоди, Григорьич, еще не все беды, — заговорил отец, задерживая Бородулю у амбара. — Зайдем-ка сюда.

Из амбара в ноздри нам ударило застоявшейся, спертой самогонной вонью. Вся левая, чистая половина амбара была заставлена деревянными лагунами, в которых у нас на Алтае обычно возят воду, отправляясь летом в степь.

— Ого, целый склад! — негромко, с мрачноватым удивлением воскликнул Бородуля, переступая порожек.