Светлая полночь

— Да, — призналась она. — Как это и отмечено в книгах, описывающих этапы переживания случившегося горя. Я чувствую подъем, а не печаль. Я решила сделать двадцать рисунков и установила временной предел для этого.

Она очень осторожна, эта женщина, которая едва не утонула в шампанском, а теперь старается не утонуть снова — на сей раз в рисовании, в этом опьяняющем бегстве от реальности.

— Вы планируете закончить все акварели, пока находитесь здесь? — логично предположил Джейс. Это было частью ее точно рассчитанного плана — путешествие в прошлое с его воспоминаниями и радостью, прежде чем она отважится отправиться в свое весьма неясное будущее.

— Да. Мне осталось сделать две акварели — одну завтра и одну послезавтра.

— Могу я взглянуть на другие акварели, те, что вы сделали?

— Если хотите. — «Если хотите получше познакомиться с миром моей сестренки», — подумала Джулия.

Джейс хотел. Хотел увидеть, узнать побольше о двух сестрах Хейли, и на следующих страницах альбома он узнал очень многое об изумительном мире, в котором жили Уинни и Джулия. Это было волшебное царство, где аквамариновые луны сияли в золотистых небесах, где сверкали лиловые звезды, а свежевыпавший снег по цвету был сродни розовато-лиловым стенам их номера в «Иден-Найтсбридже». Джулия отошла к дивану, пока Джейс изучал акварели. Может быть, ей нужно было сесть, этой страшно усталой балерине, может, ему нужно было остаться стоять вдали от нее, а может, им нужно было танцевать, но только танец слов.

— Не все деревья Уинни были только фуксией, — сделал вывод Джейс, разглядывая лес, завораживающий колдовскими яркими красками, под зеленым — цвета нефрита — небом с лавандовым солнцем.

Солнце Уинни было в точности таким по цвету, как и глаза ее сестры. Понимала ли Джулия, что Уинни поместила этот цвет, эту негасимую любовь в самом центре ее вселенной?

Вероятно, нет, подумал он.

— Да, — кивнула Джулия. — Только рождественская елка была фуксией. А ее дубы весной были сиреневые, ее клены — пурпурные и кремовые, березы — индиговые и золотые. Осенью все осенние листья приобретали ее любимый цвет…

— Бирюзовый.

— Да.

Бирюзовый цвет всех мыслимых и немыслимых оттенков был ее любимым цветом. Совершая путешествие по сказочному миру Уинни, Джейс обнаружил также ее любимый рождественский орнамент. Ангелы. И олени. Всевозможных тонов и оттенков.

Джейс уже знал, что ангелы были единственным украшением, которое выбрал умирающий ангел для своей последней елки. А теперь он видел их во множестве, они пели и парили на белоснежной странице. И все они были изображены с большой любовью. Но двое в центре, Джейс это знал, были самыми дорогими.

Джейс сразу понял, кто были эти ангелы. Вот тот, весь в кремовых, розовых и золотистых тонах, был бабушкой, а другой, в развевающемся бирюзовом платье, с рыжими волосами, — Гейлен.

Джейс ничего не говорил, разглядывая ангелов. Просто не мог.

Но Джулия, хорошо знавшая ту страницу альбома, которая заставила его замолчать, заговорила сама:

— Уинни любила своих ангелов. И оленей. На следующей странице вы увидите целое оленье стадо.

Да, это была парящая девятка Санта-Клауса, каждый из оленей отличался по цвету и характеру, с подписями Джулии внизу.

— Нос у Рудольфа красный.

Джулия улыбнулась:

— Красный цвет Уинни хорошо видела.

— А в остальном он… какого цвета?

— Гиацинтового, я думаю, с примесью серебристого.

— А Дэшер?

— Абрикосового, с толикой извести.

Купидон был цвета ноготков, Блитуен — цвета гвоздики и сливы. Джейс попросил Джулию назвать все тона и оттенки этой оленьей радуги. Она с такой готовностью называла их — начиная от цвета колокольчиков и жасмина и кончая лимонным и апельсиновым, что Джейсу хотелось, чтобы это магическое перечисление никогда не кончалось.

Однако же оно завершилось. И с ним закончились восемнадцать портретов счастья и радости.

— О чем будут две оставшиеся акварели?

— Церковь в день Рождества Христова — это я сделаю завтра. А послезавтра я нарисую Флоппи.

— И какого цвета будет Флоппи?

— Цвета Флоппи. Цвета желтых нарциссов. Таким был Флоппи, когда был новый. Уинни видела Флоппи таким, каким он был. Флоппи часто купали при ее жизни, — любовно проговорила Джулия. — Он был самым чистым кроликом. Но сейчас он не такой желтый и не такой пушистый.

— Его любили.

— О да!

Это было сказано с такой нежностью, что Джейсу сразу вспомнилось: Флоппи на коленях Джулии во время полета из О'Хэйр, и в такси из Хитроу, и Флоппи на пушистом шерстяном шарфе на кровати Джулии. Флоппи был любим малышкой Уинни, и до сих пор любим Джулией, и…

— И его будет любить ваша дочь.

Лавандовые глаза Джулии встретились с его взглядом.

— У меня никогда не будет дочери, Джейс. Это невозможно.

Ее негромко произнесенные слова были как бы акцентированы тихим отдаленным хлопком. Была ли это рождественская петарда? Или божественный сигнал о смерти и утрате?

Нет. Этот звук, хотя и шел с неба, был реальным. Знакомым. И вполне ожидаемым, учитывая свинцовую тяжесть неба и наличие моросящего тумана. Сейчас небо перестало быть свинцовым, оно сделалось аспидным. И рыдающим.