Светлана Аллилуева. Пять жизней

Но и это его не образумило. После попойки с иностранцами 28 апреля его арестовали и, по установившимся правилам, чтобы пресечь распространение нежелательных слухов, замели всех, кто хоть как-то с ним соприкасался: заместителей и помощников, включая шофёра.

Светлана понимала, что брат немало набедокурил; помимо пьянок, рукоприкладства, несдержанности языка и сожительства с подчинёнными по службе женщинами, за ним числились более серьёзные преступления: мародёрство, использование служебного положения, злоупотребление властью и разбазаривание государственных средств. Такие же грехи были почти у всего генералитета. Но все они соблюдали субординацию; когда требовалось, прогибали спину и демонстрировали чинопочитание, и никто из них не обвинял правящий триумвират в убийстве товарища Сталина и не угрожал «встретиться с иностранными корреспондентами и порассказать им всё!».

Василий сам вызвал огонь на себя. Началось следствие, и оказалось, что неуправляемый генерал психологически хрупок и слаб. Оказавшись за решёткой, Василий Сталин сломался. Морально раздавленный, пережив психологический шок, он сознавался во всех грехах и писал руководству страны слёзные покаянные письма, обещал исправиться и просил снисхождения. Ворошилов, Микоян, Хрущёв знали его с детства. Через полтора года, посчитав, что в заключении он образумился, они над ним сжалились.

В декабре 1954-го Хрущёв вызвал к себе для беседы Светин ну Сталину и рассказал ей, как он планирует вернуть Васю к нормальной жизни. Он рассчитывал на её помощь, надеялся, что она по-семейному растолкует ему, по каким правилам ому предстоит жить. Он носил фамилию Сталин в стране, в которой существовал культ личности его отца, и с этим надо было считаться. Вася должен понять, втолковывал Хрущёв Светлане, не зная, как далеки друг от друга брат и сестра и то она никак не может на него повлиять, — что он обязан жить как обычный советский человек, так же как Светлана, не привлекая к себе внимания.

Василий, пока обсуждалось его освобождение, заболел. Из Лефортова его перевели в госпиталь МВД, расположенный возле нынешней станции метро «Октябрьское поле», в специально оборудованную палату, разрешив свободно его навещать. Оттуда, по словам Хрущёва, писала Светлана, его должны были отправить в больницу, затем — для оздоровления в правительственный санаторий «Барвиха», а когда он подлечится — домой, на загородную дачу, и живи Вася в своё удовольствие по оговорённым правилам.

В госпитале МВД Василия проведывал старший сын Александр. Неизвестно, навещала ли его Светлана, она об этом не пишет…

Но он вновь сорвался, не прошёл испытание свободой общения. В его палате появились бывшие друзья: спортсмены, футболисты, тренеры, надеявшиеся на его скорое освобождение и возобновление прежних милостей, которыми он их одаривал. Со всеми он по старой памяти выпивал, вновь шумел, угрожал, скандалил и требовал невозможного. В таком состоянии он был социально опасен, и вместо планируемого освобождения через месяц он вновь оказался в Лефортовском следственном изоляторе. Там он пробыл до 2 сентября 1955 года. Наконец, военная коллегия вынесла ему приговор: восемь лет исправительно-трудовых лагерей.

Но ни о каком лагере, где он мог свободно общаться с заключёнными, речь на самом деле не шла. Под именем Васильева Василия Павловича его спрятали во Владимирской тюрьме, решив, что политически неверно и опасно держать за решёткой арестанта по фамилии Сталин, в то время как миллионы людей, арестованных при его правлении, всё ещё находятся в лагерях.

Единственная из жён, не отказавшаяся от Василия и искренне пытавшаяся ему помочь, была третья жена, Капитолина Васильева. Две другие от него отреклись. Да и сестра виделась с ним лишь однажды — приезжала к нему в январе 1956-го вместе с Капитолиной Васильевой. Вряд ли это сделано было по её инициативе. Вот как Светлана описывает их свидание, единственное за 7 лет, проведённых им в тюрьме.

«Этого мучительного свидания я не забуду никогда. Мы встретились в кабинете у начальника тюрьмы. На стене висел, — ещё с прежних времен, — огромный портрет отца. Под портретом сидел за своим письменным столом начальник, а мы — перед ним, на диване. Мы разговаривали, а начальник временами бросал на нас украдкой взгляд; в голове его туго что-то ворочалось, и должно быть, он пытался осмыслить: что же это такое происходит?

Начальник был маленького роста, белобрысый, в стоптанных и латаных валенках. Кабинет его был тёмным и унылым — перед ним сидели две столичные дамы в дорогих шубах и Василий…

Василий требовал от нас с Капитолиной ходить, звонить, говорить где только возможно о нём, вызволять его отсюда любой ценой. Он был в отчаянии и не скрывал этого. Он метался, ища, кого бы просить? Кому бы написать? Он писал письма всем членам правительства, вспоминал общие встречи, обещал, уверял, что он всё понял, что он будет другим…