Гыгыкнул. Обернулся к кассирше:
— И две волосатых зубных щетки.
Не отреагировала та на наше настроение, только еще сильнее скривилась:
— А прокладки какие? Название и на сколько капелек? — заплясал ее взгляд лихорадочно то на него, то на меня.
Учтиво вклиниваюсь я, несмело:
— Libresse, максимальные. Ночные.
— А че… еще и по часам разбиты? — гогочет. Глаза в глаза со мной. — А что, если днем пойдет? Или вечером?
Улыбаюсь в ответ, давясь благодарностью:
— Потерплю.
— Нет уж, — издевается. — Бери на все сутки — мы сегодня гуляем. Заверните нам побольше да «поассортиментнее», — гыгыкает.
Не выдержала — рассмеялась и я:
— Не слушайте его, — учтиво женщине. Но та и так была уже на своей волне, задумчиво пробивая товар.
— А, — внезапно улыбка спала, а голос Мирона стал серьезный. — Нам бы какое… успокоительное… легкое.
— Не надо! — будто, кто током ужалил в меня.
Отчего тотчас уставил на меня взгляд Мирашев:
— Уверенна? Ник… тебе же проще.
— Пожалуйста… — несмелым шепотом, а на глаза уже проступили предательские слезы: не хочу, никак не хочу опять в этот его изуверский плен наркотиков.
Шумный вздох. Отвернулся, взгляд на мадам:
— Не надо, — едва различимо, качнув отрицательно головой.
Поморщился:
— Зря ты… я же тоже буду срываться. — Глаза в глаза. Неожиданно вновь просиял, улыбка: — А так бы на пару бахнули… и, гляди, «очучения», что на Мальдивах побывали.
Рассмеялась, спрятав взгляд.
— Прошу, молодые люди. С вас…
Дернулся к окошку. Отсчитал необходимое…
— Не было там Мальдив, — не то с укором, не то давясь страхом. — Было только глухое дно.
— Спасибо, — забрал покупки.
Скривился. Ничего не ответил, не прокомментировал, даже взором не удостоил. Живо обнял за плечи и повел на выход.
Нервно, звонко сглотнул слюну.
— Ну, теперь в магазин за одеждой, а там — и за едой? — улыбнулся, но печаль (али вина) так и сквозила во взгляде.
Молча киваю головой, пристыжено улыбнувшись.
— Только я тебе потом… деньги отдам.
— За что? — тормознул тотчас на месте, заодно и меня останавливая. Ошарашенный взор в глаза.
— Ну, — пожала я плечами, давясь неловкостью. — За все, — кривая улыбка… спрятала очи.
Долгое, жуткое молчание. И вдруг:
— Я же дорого беру… за свои эскорт услуги, — будто вместо тока — пощекотали, — до конца века рассчитываться будешь. Хотя… с нашей инфляцией, — рассмеялся, — это и подавно неосуществимо…
Невольно заулыбалась я, еще усерднее пряча взор. Чувствую, что уже краснею…
— И вообще, че встала? Дома дети голодные ждут, плачут, а ты тут прохлаждаешься, — давление, напор его объятий, наставление — и пошагала уже в заданном направлении. — А ну быстро ноги в руки — и побежала, побежала… себе платье выбирать!
— Не хочу платье! — вздрогнула я в ужасе. Резко по тормозам. Запнулся и он. Взор мне в лицо. Тщетно кроет изумление. Миг — скривился, шумный вздох, но тотчас вновь расписала его уста улыбка: — Не… мне, конечно, приятно, что ты такой мой фанат… и хочешь таскать только мое — но такими темпами… мне уже нечего будет одеть, — гыгыкнул.
Улыбнулась. Смолчала, опустив глаза. Еще сильнее запылали от жара щеки.
— Ладно, — и снова напор — поддаюсь, пошагали… — Л***буха ты моя.
Внезапно, будто выстрелом. Обмерла, дернулась я, машинальным рыком:
— ЧЕ-ГО?! — грубо.
— О-о! — вдруг счастливо взревел Мирон. — Наконец-то Некита узнаю! А то Вероника, — давление, и снова принудительный ход. Задергал рукой, жестикулируя. Паясничает, гадина: — Так себе собеседник. То и дело, что пузыри пускает.
Скривилась я, пристыжено. Опустила голову. Сжала от обиды губы.
— Придурок! — рыком.
— О, да! Так меня, так! Да пожестче!
Спортивный костюм, кроссовки, несколько футболок, шорт (отдельная просьба отчего-то развеселившегося не на шутку Мирона), белье, носки… — в кое-что сразу принарядится. Особенно — очки. Солнечные. Почти на полрожи. Причем почти одинаковые: что себе, что мне выбрал. И теперь оба мы, как дурни, шагаем по зданию, щурясь, в полумраке выискивая солнце… и тихо молясь, как бы нигде не навернуться.
Кафе. Пообедать — и планы домой.
Устала жуть. Только и спасало то, что везде таскал в обнимку, придерживал, поддерживал. А пару раз, по ступенькам, даже на руках нес.
— Ну… я же вроде уже не овощ, — смеюсь, смущенная.
— А мне нравится… как другие на нас глазеют. Столько зависти! Аж давятся… — гыгыкнул Мирон.
Пришли домой. Я — в душ, а Мира — за свое, по ходу, любимое дело: на кровать, за пульт — и втыкать в телевизор.
Уснул. Не стала будить. Облачиться в обновки — и на кухню.
Продуктов уж накупил Мирашев, будто пару недель точно выходить никуда не собирается. Или сильно перенервничал с голодухи… за эти дни…
Кисло улыбнулась сама себе под нос.