Светлое будущее

— Знаю. Когда задачка нехорошая, твоя наука говорит, что она имеет дело с эпохами. А когда какому-нибудь работяге за сорок лет работы отвалят двухкомнатную квартирку на четверых, твоя теория тут как тут: глядите, мол! Подтверждение! А скажи мне, как ты отнесся бы к такой теории, которая дала бы метод решения таких задачек?

Я пожал плечами (а что мне еще остается?).

— Такой теории нет.

— Почему же нет? По крайней мере отчасти есть. И ты с ней чуточку знаком. С точки зрения этой теории такого рода задачки — для начинающих.

Я оторопел. Неужели Антон догадывается?! Если так, то почему же он со мной встречается? Странно это все. А почему я с ним встречаюсь? Хотел бы я знать, что он думает и говорит обо мне. У меня такое состояние, будто мы — один человек, раздвоенный самым нелепым образом. Во всяком случае, во мне сидит что-то антонообразное. Чем не диалектика? Поносят диалектику, а сами живут как классические примеры для нее. Только скрывают. Неужели и в Антоне сидит нечто, подобное мне? Я выждал подходящий повод в нашей беседе и спросил его, неужели он не хочет порой получить степень, звание, должность, оклад, ордена, известность и т. п.

— Это за порогом моего сознания, — сказал Антон. — Социального индивида из человека делает общество, и делает это вопреки его желаниям, а личностью человек становится по своей воле и вопреки желаниям общества. Потому человек как социальный индивид раздвоен, и твоя диалектика тут ни при чем, а личность всегда одностороння и имеет тенденцию к цельности. Я догадываюсь, что волнует тебя. Но поверь мне, я к людям отношусь исключительно в плане симпатии и антипатии, без всякого рационального расчета. Поэтому, между прочим, я не общаюсь с нашими диссидентами. Меня тошнит от их нетерпимости, некомпетентности, самомнения и прочих качеств советского человека. Наши диссиденты — плоть от плоти и кровь от крови советского общества, они несут в себе черты этого общества в гипертрофированном и карикатурно-болезненном виде, сами того не замечая. А я предпочитаю просто людей.

— Как было бы хорошо, если бы можно было отрешиться от всех наших гнусных проблемок и делишек и пожить несколько лет просто по-человечески.

— Ты же знаешь, что это невозможно. И не нужно. Возблагодарим судьбу за то, что она послала нам долгую жизнь и наши «гнусные проблемки». Хорошо, что они есть. Вспомни, раньше и этого не было. Есть проблемы — есть жизнь.

Настроение нам испортили пьяные ребята. Они прицепились к нам просто так, от нечего делать, под предлогом закурить. Посыпались оскорбления. Антон одного сбил с ног, другому закрутил руку. Прочие струхнули. Потом они просили извинения, лезли целоваться и предлагали совместно выпить. Мы еле отвязались от них.

— Ну и мразь, — сказал я.

— Забавно, — сказал Антон. — Можно защититься от угроз и оскорблений со стороны советского народа, но невозможно защититься от его любви. Советская любовь к ближнему — вот что задушит этот мир.

О РУССКОМ НАРОДЕ И БУДУЩЕМ

Нашу Забегаловку заняли не то под банкет какого-то учреждения, не то под свадьбу. И мы прошли весь длиннющий проспект Строителей, так и не сумев попасть ни в одно из немногих едально-питейных заведений.

— Все-таки Москва чудовищно скучный город, — сказал Ребров. — Унылый.

— Бездарный, — сказал Безымянный.

— Причем бездарен такой бездарностью, какая культивируется специально в грандиозных государственных масштабах, — сказал Эдик.

—А ведь русский народ необычайно талантлив, — сказал я.

— Конечно, — сказал Эдик. — Но очень своеобразно. Как-то по-мелочному и ужасно бестолково. Безрезультативно. Вот, к примеру, мой сосед по квартире. Инженер. Изобретатель. Куча патентов. В комнату войти нельзя — проволочки, трубочки, колесики. Совершил какой-то геройский поступок во время аварии на заводе. Стал инвалидом. Занимается подпольной адвокатурой. Умен и изворотлив невероятно. Но до сих пор не может организовать себе квартиру и машину. И вовсе не потому, что он — увлеченная бескорыстная натура. Наоборот, он — расчетливый жадный хапуга. Просто не может. Весь его талант уходит в какие-то несущественные пустяки.

— Это потому, — сказал Ребров, — что у нас не дали развернуться обществу со свободной личной инициативой. Если бы мы остановились на Феврале, русский народ развернулся бы во всю мощь во всех областях культуры.

И мы затеяли бесперспективный спор о том, что бы было, если бы не было того-то и было бы то-то.

— И все-таки, — сказал Эдик, — я думаю, что наша непродуктивность и бестолковость заложена не в нашей биологии, а в нашей истории. Каждый народ имеет свой определенный коэффициент продуктивности. Это — характеристика его исторической индивидуальности. Возьмите немцев. Почти каждый немец по отдельности туп и глуп. А все вместе гениальный народ. Почти каждый русский по отдельности — Ломоносов. А все вместе — вопиющая посредственность.