Светлое время ночи

– Прошу вас рассудить наш спор, – вступил второй, с убедительными золотыми браслетами на левом запястье, обладатель самого широкого воротника и румяных щек. – Мы с товарищами заспорили, чей скакун имеет самую чистую стать.

– И мы просим быть вас нашим судьей, – поддержал третий, коренастый обладатель высоких, выше колена сапог.

От Эгина не укрылось при этом, что четвертый всадник как бы невзначай остановился как раз за его спиной на расстоянии в четыре-пять шагов.

Как-то само собой получилось, что Эгин теперь находится в центре ромба из четырех купеческих сынков, которые вроде бы совсем непринужденно и даже нечаянно, но тем не менее тесно обступили его. Чистые разбойники, изготовившиеся взять одинокого путника в оборот!

Не торопясь отвечать на предложение, Эгин еще раз смерил всадников испытующим взглядом. Вроде бы, оставалось только гнать свои подозрения прочь. «Что за чушь? Да на каждом из них надето драгоценностей на большую сумму, чем та, на которую в состоянии раскошелиться средний „одинокий путник“ вроде меня. Зачем разбойникам одеваться так шикарно? Да и манеры у них вполне миролюбивые».

– Для нас очень важно иметь судью с хорошим глазом. Ведь мы поставили на кон большие деньги. А вы, как видно по вашему жеребцу, знаете толк в лошадях! – сказал четвертый – молодой брюнет, в широком атласном плаще, расшитом золотой нитью.

От Эгина, который довольно глупо кивал, пока всадники излагали ему суть дела, не укрылся момент, когда девушка завела правую руку за спину, причем сделала это совершенно естественно. «Что у нее там, интересно? Неужели метательный кинжал?» – спросил себя Эгин, втуне иронизируя над собственной подозрительностью.

Не снимая правой ладони с рукояти меча, Эгин легонько дважды шлепнул жеребца по шее и перенес тяжесть тела на заднюю седельную луку. Жеребец послушно и быстро попятился, и через несколько мгновений он уже вышел из обкладки, в которую вольно или невольно взяли его спорщики. Всадники проследили за его маневром с некоторым, как показалось Эгину, недоумением.

– Что скажете, господин? – спросил наконец обладатель внушительных золотых браслетов, снова приближаясь к Эгину.

А «господин» все никак не мог решить, что с ним – приступ мании преследования, которую старательно пестовали в нем все, от начальства до коллег, в бытность его офицером Свода? Или все-таки в купеческих сынках и дочурках действительно есть нечто странное? Впрочем, за те полтора коротких колокола, что они провели вместе, решить ничего наверняка было нельзя. «Да и зачем что-то решать?» – заключил Эгин и сказал с официальной доброжелательностью:

– К сожалению, я совсем не разбираюсь в лошадях. Мой собственный скакун был мне подарен вчерашним вечером.

То, что он лжет насчет своего невежества, было совершенно очевидно. И Эгин понимал это. Одно то, как быстро он покинул каре, вынудив жеребца, к которому даже не успел толком привыкнуть, дать «задний ход» без всякой паники, говорило о том, что в седле он не новичок. На самом деле, Эгин всего лишь говорил: «Катитесь вы к Хуммеру в пасть со своим спором». Но делал это очень и очень вежливо.

К превеликому удивлению Эгина, всадники поняли его слова правильно и возражать не стали. Процедив «извините», они пришпорили своих скакунов и на рысях двинулись к развилке.

Еще некоторое время Эгин внимательно смотрел им вслед. Из березовой рощи тем временем выползал купеческий обоз с внушительным сопровождением из двух десятков вояк.

Щеголи поравнялись с высокими угловатыми фурами. Один из всадников – обладатель клиновидной бородки – невзначай обрызгал серым, жидким дорожным снегом проводника обоза. Тот немедленно разразился руганью, уличая «городскую бестолочь» во всех мыслимых пороках.

3

Когда купеческий обоз прополз мимо, а всадники скрылись из виду впереди, дорога опустела и Эгин наконец решился достать лотос из сумы на груди.

Он прочел заклинание, которому научила его Итская Дева.

Кстати говоря, сама Итская Дева «отпирала» Белый Цветок безо всяких заклинаний. Но Эгин, как ни старался, повторить этот фокус не смог.

«Отпирание» цветка требовало большой концентрации. Почти такой же большой, как вход в Раздавленное Время. Но поскольку на такую концентрацию у Эгина в последние дни не было вдохновения, после «распечатывания» стихий Города и Озера он говорил с гнорром лишь однажды. Да и то – на общие темы.

Эгин не торопился открывать лотос еще и потому, что был уверен: после всех треволнений он заслужил небольшой отдых от тяжких дум. Эгин уже успел усвоить, что Лагха и тяжкие думы – это как гром и молнии. Редко когда обходятся один без других.

– Я уж думал, Эгин, вы про меня забыли, – проворчал Лагха, крохотный, прозрачный, но узнаваемый. – Да уж, пожалуй, Сайла дала бы вам за такую игрушку, как этот лотос со мной внутри, семь мер серебра и титул Второго Кормчего в придачу.

Эгин улыбнулся. «Интересно, должно быть, ему смотреть на меня. Каждый мой глаз для него – как лодка, рот – как пещера!»

– Не держите на меня зла, гнорр, – сказал Эгин. – Я был просто-таки обезглавлен усталостью.