Светлое время ночи

– Кто-то применил к нему магию развоплощения. Его душа рассталась с телом. Но, в отличие от тела, душу мне удалось сохранить, уловив ее в Белый Цветок, – ответил Эгин, всем своим видом пытаясь показать, что не расположен вдаваться в дальнейшие объяснения. Еще не хватало, чтобы Адагар знал, что трудится на копией гнорра Свода Равновесия!

– Магию развоплощения? Гм… не завидую… не завидую. А вот насчет Белого Цветка – я в восхищении. Да ты не столь ничтожен, как пытаешься себя подать, Эгин! Кстати, как твои успехи с баронессой Звердой? Написал ей письмо?

Эгин промычал что-то невнятное. Вроде того, что работы ведутся.

Он врал.

За предыдущие два дня он так и не нашел в себе смелости написать баронессе что-нибудь завлекательное и напроситься к ней в гости.

– Имей в виду – через двадцать один день ты должен окончить свою работу. Точно так же, как я окончу свою, – вкрадчивым голосом сказал Адагар.

– Помню-помню…

– Думаю, после уловления развоплощенной души в Белый Цветок моя просьба кажется тебя совсем пустяковой? – осклабился Адагар.

В конце концов, Эгин решил не писать никакого предварительного письма. А отправиться в Маш-Магарт лично, сразу, в лоб.

Во времена, когда Эгин был моложе и служил в Своде, он наверняка бы воспринял такое задание иначе. Или, как еще иногда говорят, «проще».

Тогда его друзья «портили» девиц налево и направо, похваляясь на дружеских пирушках своими истинными или наскоро изобретенными подругами. Бывало, они проводили свои редкие выходные в Публичных Садах, рассматривая и обсуждая проходящих мимо женщин, девиц и девочек.

«Что за формы! Что за взгляд!» – романтически вздыхал Канн, указывая на стройную, хорошо сложенную горожанку, шедшую в сопровождении свекрови.

«А-а! Ее зовут Арда. С ней я был прошлой весной», – вступал тогда Иланаф, растушевывая свое торжество бравадой.

«Эка невидаль! – говорил Онни. – Прошлой весной с ней был и я.»

«Прошлой весной с ней был весь Свечной Околоток. И, хотел бы заметить, все это – в рамках уложений Жезла и Браслета», – добавлял Эгин официальным тоном и вся компания взрывалась хохотом.

Свекровь закрывала свое сокровище от пересмешников, раздвигая широкий черный веер. Старуха, конечно, не могла слышать их перебранки, но догадывалась, что то, над чем смеются молодые люди в чиновничьих платьях, каким-то неведомым краем касается ее привлекательной невестки…

Это было давно. Тогда Эгин не имел достоверных представлений о том, что такое любовь, и уж, конечно, не знал ответа на вопрос, почему это так мучительно. В сущности, именно вследствие этого он считал себя опытным сердцеедом. И чувствовал себя победителем в женском обществе.

Тогда жизнь представлялась молодому Эгину чистым писчим свитком, в который ты, прожив очередной день, вносишь сообщения о подвигах обоего рода – на поприще службы и на поприще любви.

С появлением в его жизни Овель исс Тамай обычные подвиги на поприще любви стали для Эгина неким необременительным, хотя и скучноватым ритуалом.

Говоря более приземленно, каждая новая подружка виделась теперь Эгину чем-то вроде временного заменителя Овель. Вроде как младенцу дают соску-пустышку вместо материнской груди. А с уходом Эгина из Свода подвиги на служебном поприще перестали тревожить его сердце вместе с самим поприщем…

Одним словом, Эгин не знал, с чего начнет и чем окончит в деле соблазнения Зверды.

Всего три года назад он смог бы по первому требованию вышестоящего офицера выдать подробный план действий наподобие такого: 1) втереться в доверие к Зверде и барону Шоше; 2) пригласить на совместную конную прогулку; 3) сделать ценный подарок; 4) уехать в Гинсавер, чтобы набить себе цену…

И так далее и тому подобное.

Теперь его хватало лишь на то, чтобы размышлять над превратностями судьбы. Надо же такому случиться, чтобы ему выпало добиваться расположения последней любовницы гнорра Свода Равновесия, который сейчас пребывает в Белом Цветке, лежащем в его сумке?

Направляясь в Маш-Магарт, Эгин нарочно не взял с собой лотос. Чтобы тот своим видом не искушал его на разговоры с гнорром.

Эгин знал: пара циничных шуточек Лагхи – и его покинут последние остатки самоуверенности. В итоге он уедет из замка Маш-Магарт, не спев баронессе ни одного куплета песни любви.

В тумане уныния и нерешительности Эгин преодолел весь неблизкий путь до Маш-Магарта. Он был настолько пришиблен своими прозрениями, воспоминаниями и сопоставлениями, что стражники, заправлявшие подъемным мостом, приняли его за человека, слегка перебравшего гортело. С полчаса они скрипели мозгами, решая, стоит ли опустить мост.

За пьяного принял Эгина и дворецкий. С той лишь поправкой, что эта догадка расположила дворецкого к гостю – не так уж часто к хозяевам приезжали люди, чьи интересы были близки его собственным.

– Только бароны наши сейчас в отъезде.

– Да я и не к баронам вовсе. Я хотел бы просить временного приюта в замке. Всего на неделю, – заявил Эгин и, встрепенувшись, добавил:

– Уповаю на законы гостеприимства, которые, как мне известно, чтят в этих благословенных землях.