Светлые аллеи (сборник)

Но всё это лирика и словесное рукоблудие, а факты таковы. Был у меня в числе полудрузей один парень, который когда-то служил в театре. Имя он носил Иннокентий. Человек это был абсолютно одинокий и никому не нужный. Несчастный в принципе, хотя он ни разу не жаловался. А может Кеша просто вопреки фактам не чувствовал себя несчастным. Все его старались как-нибудь облапошить и относились чисто потребительски. Приласкать, а одинокие на ласку очень отзывчивы, использовать в своих узких материалистических целях, а потом забыть. Из-за этого Кеша развил в себе привычку к эгоизму, равнодушию и старался думать только о своей персоне. Такой защитный окрас, но получалось это у него плохо и даже отвратительно. Тем более, что Кеша перебарщивал, как любой человек, который берётся за не своё дело. Женщины его активно не любили за некрасивую внешность, а так же за привычку к тяжёлым заумным разговорам, которыми он пытался их соблазнить, и к своим телам не допускали даже за хорошую выпивку. «В чём дело?» — спросил я у одной местной Мессалины, известной своим блудом. «Да понимаешь, — объяснила она — пил этот Кеша у меня однажды чай, городил разную ерунду, а когда ушёл, одной ложечки хватились. Потом она, правда, нашлась. Я её, оказывается, сама в стол положила, но неприятный осадок остался. Да и страшненький он. Непонятный какой-то».

Но несмотря на всё это, Кеша жил полнокровной, пусть и никому ненужной жизнью — изучал языки, освоил несколько видов спорта, музицировал, уверенно обходя все правильные ноты, на баяне, собирал библиотеку — общем целый букет увлечений, чтобы заполнить вакуум своего бытия. Но и этого ему показалось мало, и он пошёл играть в театре, чтобы хоть на сцене лапать по ходу пьесы артисток. Он почему-то думал, что все идут работать в театр только по этой причине. Правда, актёр Кеша был бездарный. И даже во вторых и третьих ролях его бездарность впечатляла. Но особенно блистательно не удался ему дебют. Хотя об этом никто не знает. Он рассказал только мне.

К очередному юбилею Советской власти ставили в театре спектакль по мотивам книги Фадеева «Молодая гвардия». Кино уже было и вот решили ещё спектакль для полного счастья поставить. Спектакль о наших героических и юных подпольщиках, которые действовали и всячески гадили в тылу врага. И Кеша дебютировал в нём в роли фашиста с винтовкой. В общем в роли конвоира.

Главным режиссером в ту пору был один грек по имени Василь Захарыч. Человек с тёмным прошлым и светлым настоящим. Оцените хотя бы такой фактик — театральный диплом ему был выдан в 42-ом или в 43-ем году в городе Одессе, когда там стояли немцы. Но человек творческий и неимоверный бабник. Он перетрахал всю труппу, вернее её прекрасную половину. Даже пожилые билетёрши не избежали своей женской участи. Василь Захарыч говорил, что это ему нужно для творчества. Впрочем, тут он лукавил. Всё знали, что творческий процесс в нём начинался только после бутылки водки, которая обычно выпивалась за завтраком.

Василь Захарыч долго и честно мучался с Кешей, в полной мере, оценил его артистический антиталант и, чтобы не обидеть человека, скрепя сердцем доверил ему роль конвоира. Он понимал, что театру Кеша не нужен, но выгнать его мешал тот досадный факт, что они оба болели за московский «Спартак» и частенько смаковали каждого игрока и каждый забитый мяч. И на этой шизофренической почве слегка сблизились.

Сцена, в которой так позорно дебютировал Кеша, содержала в себе следующую ахинею. Нашего избитого, замордованного пытками молоденького подпольщика (артист Кранкль) под руки притаскивают на допрос. Фашист — офицер, как человек военнообязанный, задаёт ему наводящие вопросы: «А ну скажи, руссише швайн, то-то и то-то». Наш подпольщик на всё тупо отвечает: «Не скажу» и «Накось выкуси!» Офицер, как человек не железный, потихоньку заводится и начинает нервничать: «Будешь говорить, сука, или будешь молчать?!» Но подпольщик говорит, что он будет молчать, на то он и подпольщик. Офицеру ничего не остаётся делать, как бить нашего паренька перчаткой по лицу, на что наш паренёк, метко захаркивает кровью поганую фашистскую морду. Конвоиры, видя такое неуважение к старшему по званию, валят подпольщика на пол и, обступив, колотят прикладами. Но и невзирая на это наш подпольщик молчит и только мужественно стонет. Его бьют, а он невзирает. В общем сплошной лубочный сюрреализм. Нормальный человек такого к себе отношения прикладами не вынесет. Мне кажется, на войне всё было гораздо проще и во много раз страшнее, чем нам показывает искусство.

А сцена заканчивалась тем, что нашего подпольщика, обессилевшего от своего героизма, под звуки восторженных аплодисментов публики волокут, как мешок с картошкой за кулисы. Такая вот мужественная, навевающая патриотический энтузиазм картина.