Светлый-пресветлый день. Рассказы и повести

– Тогда слушай боево поручение: выяснить надо настроенье Анисьи Петровны. А то как бы нам с тобой по костылям не схлопотать.

Я вытягиваюсь в струнку: «Есть выяснить настроение!» Боевая задача мне по душе. Дедушко прячется за поветью, а я смело поднимаюсь по крыльцу, стучу, как подобает, в дверь и захожу в избу. Анисья Петровна греет самовар.

– Здравствуйте, – говорю и как ни в чем не бывало интересуюсь: – А где дедушко-то?

– Леший унес куды-то, к Митрохе вроде, – отвечает она сердито. – Третий раз самовар калю. Ну придет, дак…

– Да нету его у Митрохи, – подливаю я масла в огонь. – Может, в другом месте где сидит.

– Как эт не у Митрохи? К ему, сказал… – начинает беспокоиться Анисья Петровна и садится на стул. Глаза ее растревожились. – Быват, уж лежит где-нибудь, да! Не молодой уж. Вот беда-то, беда-то! – начинает всплескивать она руками.

– Ну ладно, – говорю я важно, – пойду сейчас искать. Может, и найду где.

– Сходи уж, батюшко, подсоби… Я-то тоже чичас обряжусь да пойду. Не пропал ли дедко-то?

Под ее оханье я выхожу на крыльцо и окликаю дедушку. «Обстановка нормальная», – докладываю ему.

Анисья Петровна встречает нас восторженно, хохочет и радостно ругает:

– Вот лиходеи! Старой да малой. Омманули бабку!

Потом мы втроем пьем чай с творожными шаньгами, и дедушко, причмокивая и фыркая, возбужденно рассказывает снова, как он уел молодежь на госьбе.

– Петь, понимаешь ты, не хотят! Расселись!

Когда я собираюсь домой и прощаюсь со стариками, дедушко Павлин напутствует:

– Ежели батько за ремень возьмется, скажи, что у меня был.

Я обещаю так и сделать и выскакиваю опять в немного пасмурный и свежий летний вечер.

Как я хотел стать знаменитым

Дедушко Павлин называет меня теперь своим крестным отцом. Называет, конечно, больше в шутку, но мне это страшно нравится, тем более что сам дедушко уверяет, что имя это я вполне заслужил. Он даже говорит, что, будь его воля, он бы обязательно меня наградил медалью или же почетной грамотой. Я бы и сам не против, но дедушко Павлин просто дедушка, а никакой не начальник, даже не председатель сельсовета, поэтому награждение меня ни грамотой, ни медалью не состоялось. Жаль. Зато как компенсацию за это я получил право называться крестным дедушки Павлина, и мой друг Колька Гуляев завидует мне до крайности.

Получилось все из-за младшей сестры дедушки Павлина, тетки Анны.

Выйдя на пенсию, она вознамерилась вдруг заниматься рыбалкой и увлеклась этим, видно, очень сильно. То и дело видал я ее с удочкой на Белой реке, что течет рядом с деревней. Бабы и мужики над ней посмеивались, да и сам Павлин Иванович тоже, но она чуть не каждый вечер шла домой через главную улицу поселка и гордо несла на кукане десяток-другой тощих ершей и окуньков. Обликом и осанкой напоминала она в такие минуты укротительницу самых кровожадных хищных зверей. В конце концов блюда из ершей, видимо, надоели мужу тетки Анны – старому усатому деревенскому фельдшеру, но больше у нее ничего не клевало, да и не водилось другой рыбы в мелководной Белой реке. Вот тогда-то и обратился ко мне Павлин Иванович.

– Сестра-то моя совсем ошалела на старости лет, – посетовал он. – Пристала: подъязков, грит, хочу поудить. От ядрена корень! Ты уж отвел бы ее куда-нибудь. Лешой с ей-то!

Забот у меня, конечно, хватало и без тетки Анны, да и, откровенно говоря, не было желания с ней валандаться, но ведь сам дедушко попросил, и я сказал:

– Хорошо, пускай собирается.

Тетка Анна примчалась на другое же утро с самого ранья. Выспаться не дала… В руке кривое удилище из длинной березовой вицы, глаза горят. Я, как и подобает многоопытному рыбаку, со скептическим, даже чуть презрительным посвистыванием проверил ее снасти, указал, что крючок слишком мал, что удилище не выдержит настоящей рыбы и что вообще надо накопать еще червей (пусть знает, что приходить в такую рань к порядочному человеку и опытному рыбаку бестактно). И тетка Анна, охая над собственной непредусмотрительностью, помчалась устранять указанные недостатки. Я же тем временем понежился еще в постели и только съел завтрак, как увидел в окошко тетку Анну. Что? Она уже все сделала? Я выскочил на крыльцо. Удилище было заменено, оно лежало на изгороди, длинное, легкое и, как видно, прочное.

– А червей накопала, тетя Аня?

Она открыла банку. Там кишел целый клубок навозников. «Вот дает бабуся!» – подумал я восхищенно и уже тогда заторопился тоже.

Путь на Верхнюю реку, куда мы направились, был в общем-то недлинный: километра три через лес, до Переднего озера. Из него и вытекает река. Там, на ровных сенокосьях, вода тихая, глубокая, с травянистыми омутами. Подъязок водится в тех краях и в ведрую погоду клюет исправно.

Только вышли из поселка и перед заходом в лес поднялись на угор, я сглупил – похвастал тетке Анне, что недели две назад выудил на Верхней реке аж семнадцать штук!

– Во подъязины были! – отмерил на торце удилища невероятные размеры тех рыбин.