Светоч

Догнала-то быстро: страх подстегнул. Шла позади всех, головы не клонила, не хотела показать Глебу обиды своей, гордостью прикрывалась. Однако долго не сердилась, а все потому, что уж очень интересно было по сторонам смотреть, примечать и людей местных, и само городище.

После торжища – шумного, суетливого – град показался тихим, но только по первой. Люди и там метались по делам своим, работу делали. Дома сплошь высокие, иные в пять окон, с резными столбушками и башенками. У подворий на лавочках седовласые пожившие мужи и тётки. Ребятня сытая-умытая, девки нарядные да парни веселые. По улицам вои вышагивали – кольчуги справные, мечи блескучие. Промеж того торговые люди, ремесленные, родовитые: и пешие, и конные. Собаки брехали незлобливо, кошки на невысоких заборцах млели от нежгливого солнечного тепла.

Владка дышать забывала, глядя на расписные хоромы. Едва ли не на каждом подворье свой узор, свой окрас. Где багрянец, где лазурь, а где и охра золотистая. И сплошь цветы, да листики резные. Богато жили новоградцы, ой, богато!

– Владушка, куда? Идти-то куда? – Беляна дергала за рукав рубахи. – Очнись.

Владка сморгнула, огляделась, будто ответа искала: Глеб, отвернувшись, смотрел на Волохов, что блестел вдалеке, дядька Вадим посмеивался, глядя на Владу: видно, разумел, что от любопытства растерялась.

– Куда? – ведунья задумалась крепенько, помня совет Чермного, потом решилась и молвила: – К Божетеху-волхву. Дядька Вадим, далече ли его подворье?

Сивоусый замер изумленно, а Глеб обернулся, опалил темным взглядом, и по всему было видно – доволен. Владка так и не разумела, с чего вдруг такое диво, но спрашивать не стала.

– Владушка, ты не оговорилась ли? – дядька подошел поближе, в глаза заглянул. – К Божетеху? Он ведь того… дурной. Не боязно?

– Бабушка велела к нему идти, – Влада испугалась, но лицо сдержала, не хотела перед Глебом позориться. – Перед самой смертью… – и замолчала, увидев печальные глаза сивоусого.

– Не отговаривай ее, дядька, – Чермный пригладил окладистую бороду свою. – Куда ж еще идти ведунье, если не к волхву? Это для тебя он дурной, а ей, может, в самый раз придется.

С тем повернулся и пошел по утоптанной дороге меж богатых подворий, будто по своим хоромам. Голову высоко поднял, шагал горделиво, только корзно по ветру стелилось! Владка уж было собралась сердиться на такую-то спесь, но спустя малое время, разумела, к чему нарочитость такая Глебова.

Дошли до широкой улицы а там-то народец сплошь богатый, непростой: на каждом шагу родовитые. Вот там и начали Чермного узнавать. Владка слышала сторожкий шёпот:

– Никак, Глебка? Волк Лютый? – шептал пузатый муж в дорогой рубахе другому пузатому. – Без воев своих?

– Он самый. Вот что, Любим, надо бы посадных упредить, чтоб тише были. На Глеба не так посмотришь, он на месте и загрызёт. Видал, как нос задирает? Силу свою чует. Шевелись, чего встал?

Влада и разумела, что и спесь напускная, и наряд дорогой, и корзно богатое для Глеба как брони: и защита от злых языков, и укорот им же. Улыбнулась сама себе, да и засеменила поспешно за Чермным, что уж скрылся за поворотом.

На улице, куда привёл Глеб, стояли богатейшие хоромы. Каждый из десятка домов – высоких, крепких – отличался один от другого: у каждого свой окрас и своя резьба. Будто уговорились соседи с разными мастерами и сделали их непохожими. Да и деревца росли разные: где рябинка, где липа, а где березка. В конце улицы, в самом широком ее месте стоял огромный домина. Владка сразу поняла – княжье подворье! Вон и стогна⁵⁵ широкая, и ступень вечевая⁵⁶. Такой красоты и представить себе не могла ведунья Загорянская. Хоть издалека, но приметила и конёк резной, и столбы с ликами пресветлых богов.

Влада уж подумала, что здесь и обретается волхв, да не тут-то было. Глеб свернул в проулок, перешел еще два таких же – узких, заросших высокой травой и лопухами – а уж потом вывел на стогну небольшую и утоптанную. С краю стоял большой дом – в четыре окна, да с клетью, с высоким подклетом. За ним рощица малая – березы, липы и клёны старые. А уж за ней невысокий бережок: полноводный Волхов в том месте изгибался подковкой. Опричь никаких домов не увидела Владка, одну лишь старую избу, да колодезь.

По широкому подворью вышагивали две тощие курицы, на крыльце лежал пёс со светлой шерсткой, не иначе по старости обелёсел. Высокая черемуха склонилась к дому, вытянула ветви свои, укрыла крышу. По весне цвела щедро: радовала глаз белым цветом и кружила голову сладким своим дурманом.

– Ой, дядька Вадим, а что за колодезь такой? – Белянка все еще крепко держалась за торбу, опасливо смотрела по сторонам, но уже любопытничала.

– А волховской, – сивоусый подмигнул рыжухе и поманил ее за собой. – Вода в нем завсегда сладкая. Люди говорят, что это Божетех волшбу на нее творит. Прозрачная, дно видать. Иди-ка, сама полюбуйся, – повел любопытную к колодезю, говорил ей что-то, руками размахивал.

Влада и сама было потянулась глядеть чудо, но Глеб остановил: