Светоч

Тосковал Нежата в богатейших хоромах, с того и дела делал рьяно, будто забыться хотел. Одна радость – сын. Жёны-то пригожие, ласковые, но даже вместе взятые не Влада…Владушка. Та любила просто так: не за род, не за злато. Его любила, Нежату…

– Прости мне, пташка, зла не держи. Долг свой блюду перед народом и семьей. Знала бы ты, Владушка, знала бы ты….

И долгонько еще сидел Скор, сам с собой беседу вёл. Уж ввечеру очухался, да и задумался, что давно уж такой тоской не окатывало. Уж не случилось ли чего с пташкой златокосой?

Кликнул воев, повелел седлать коня, да и потёк в ремесленную сторонку* к посадам: узнать, чем дышит народец, как живет, а промеж того и разуметь, к чему вече такое скорое? Завида в Новограде не было, ушел с дружиной, а потому и чудилось странным, что без князя народ рядить вздумал.

От ремесленных вырвался нескоро, задержали разговорами да жалобами. Но сдюжил, посулил, что все передаст князю. Соврал, зная, что Завид не станет и слушать, а потому и поехал в торговую сторонку уговариваться с купцами, чтобы цены не сбивали и не обдирали мастеровой люд. И им посулил скинуть по деньге за каждого воя из обозных охранителей.

В дом вернулся уж на закате, радуясь, что день прошел не впустую, но и не желая ступать на порог. И не сказать, что постыло в хоромах, но и не радостно. Была бы Нежатина воля, так и вовсе ушел бы на улицу городища: там жизнь, там люди, там его слово дорого и мысль верна. Но никак не можно: род и новоградцы ждали от него иного – жён под стать, деток крепких, богатого дома и жизни по укладу пращуров.

– Здрав будь, Нежатушка, – Любава улыбалась радостно, прикрывая рукой большой живот. – Долго ты нынче, устал ведь. Ты иди, иди хороший мой, повечеряй. Со мной поговори, а то и не вижу тебя, а дитё во чреве крутится, сучит ножками, батьку ждёт.

Нежата поцеловал Любаву в лоб, пригладил завиток пушистый над ухом:

– Пойдем нето. Где Добрыня? Здоров ли? – обнял жену за плечи и повел в большую гридню, где челядинка уже на стол собирала. – Мирослава утресь просилась к матушке, так вернулась, нет ли?

– А то как же? – Любава бровь изогнула недовольно. – Подарков принесла из дома. Там и плат шитый, и колты с кулак.

Нежата давно уже перестал злиться на такую бабью жадность, вместо укора посулил:

– Не печалься, будет и тебе подарок. Скажи, чего хочешь?

Жена обрадовалась, затараторила, что та сорока, а Нежата уселся на лавку и приметил в дверях мальчонку. Признал в нем челядинца Божетеха да и поманил к себе:

– Quod requires⁵⁸? – вопрошал на латинянском, зная, что попал мальчишка к волхву через невольничий рынок⁵⁹.

– Pulchritudo transierunt⁶⁰, – с низким поклоном паренёк отдал Нежате тонкую ленту слоёной⁶¹ берёсты и замер, видно, ответа дожидался.

Не без любопытства расправил Нежата послание и через миг выронил его из рук. Сидел на лавке, не зная – радоваться или горевать. Сердце выстукивало счастливо: «Пташка здесь!», а вот думки твердили иное: опасливое, сулящее хлопоты, а то и навовсе беды.

– Vade⁶², – махнул рукой челядинцу, тот и исчез, будто и не было.

Нежата привычно напустил на лик покой, как в брони оделся, взялся за ложку и стал есть. Черпал густые щи из мисы, а вкуса не чуял. Любава щебетала что-то, но ответа от мужа не требовала, а потому Скор молчал. К столу подошла Мирослава, приветила мужа и встала рядом с другой женой⁶³, так, как и положено родовитой: руки на животе сложены, голова чуть опущена, да улыбка на устах приветливая. То мужу отрадно, да и для других благостно.

Скор отложил ложку, встал из-за стола, едва не опрокинув лавку и вышел из гридни. В сенях просторных наткнулся на стену, встал, как слепой, а потом уселся на большой сундук. Дернул ворот богатой рубахи, провздыхался. Так и сидел, пока сумерки не пали на Новоград, и челядинка пошла закрывать оконца на ночь.

Долго-то не думал, ринулся в ложницу, сказал что-то Любаве, которая сунулась к нему сапоги снять. Накинул корзно и выскочил на подворье. Оттуда переулками отправился до волховской хоромины.

Шел, не разбирая дороги, все сам с собой беседу вёл, все спорил. У малой волховской стогны остановился и уж было собрался повернуть назад, но не смог. То ли ночь весенняя светлая напомнила о той, когда встретил Владу у загорянской реки, то ли дурман черемуховый разума лишил, то ли сердцу покорился, что нашептывало: «Пташка рядом, любая».

Обогнул избу старую, проскользнул мимо колодезя волховского, а там уж и пошел скорее меж деревьев светлой рощицы. На берегу Волхова, что изгибался подковкой, под старыми соснами увидел ту, о которой думал так долго и тосковал. Бросился к ней, но себя одёрнул и принялся разглядывать жену, которую не видел две зимы.

Стояла прямо, головы не клонила: вились по груди долгие тугие косы, сияли золотом в свете яркого месяца. Мерцали тяжелые колты у висков и поблескивала связка оберегов на расшитом поясе. Влада тревожно перебирала ту связку, будто искала что-то. Нежата вздоха не сдержал: красивая, да такая, что глаз не отвесть.