Светочи Чехии

— Нет! Отец Иларий поехал навестить больного и задержался, должно быть, в дороге, — объяснил Бонавентура.

В эту минуту в соседней комнате послышались шаги, и на пороге показался шестнадцатилетний юноша, при виде которого лицо графини сразу прояснилось.

Молодой граф Вальдштейн был очень красивый малый: высокий, гораздо старше своих лет, стройный и хорошо сложенный. Слегка загорелое лицо его дышало смелостью, даже дерзостью; в больших черных, унаследованных от матери глазах, светилась гордая, страстная душа.

Подойдя к матери, он поцеловал у нее руку, извинился за опоздание и затем холодно-вежливо поклонился епископу.

Судя по тому, с какой любовью и гордостью графиня следила за каждым его движением, видно было, что она обожала сына. Юноша сел и принялся за еду, но вдруг, окинув взглядом стол, нахмурил брови.

— А где же Светомир? — осведомился он.

— Где же быть этому глупому обжоре, как не на покаянии, — презрительно ответила графиня и, обращаясь к Бранкассису, прибавила: — Сколько этот негодный мальчишка причиняет мне огорчений, не могу выразить! Для отца Илария тоже чистое наказание учить его латыни и наукам; он так ленив, что даже псалмы не хочет знать наизусть!

— Какое же преступление совершил он сегодня?

— Отец Иларий поймал его, когда он ел ветчину! Это в постный-то день, а он еще солгал, сказав, что ее дала ему жена управляющего.

— Да, я понимаю, что Светомир очень виноват! А где же сам достойный отец? Отчитывает преступника и угощает его, вместо ужина, наставлениями, сам служа ему примером воздержание и поста? — насмешливо спросил Вок.

Графиня вспыхнула.

— Вок! — недовольным тоном сказала она. — Опять ты позволяешь себе неуместные шутки и забываешь, в обществе кого ты находишься! Ты обязан уважать моего духовника! Знай, что добрый отец Иларий поехал навестить больного.

Вок ничего не ответил и только ядовито усмехнулся, а Бранкассис, пристально наблюдавший за ним, постарался предупредить грозу и заговорил о полученном утром известии, возвещавшем на послезавтра прибытие графа с Руженой. Разговор перешел на покойного барона Рабштейна и ту роль, которую он играл в союзе панском, вместе с Розенбергом, Градецким, Ландштейном и другими. Наконец, все встали из-за стола.

Пропустив вперед мать и епископа, Вок остановился у двери, знаком подозвал к себе одного из пажей и что-то шепнул ему на ухо. Паж кивнул головой в знак того, что понял и побежал исполнять приказание.

Несколько минут спустя, он вернулся с корзиной в руках и принялся накладывать в нее со стоявших блюд: рыбу, жаркое, пирожки и фрукты.

— Богумил! Негодный мальчишка! Как ты смеешь красть со стола? Сейчас же положи все обратно, не то я тебе уши оборву, — гневно крикнул на него дворецкий и схватил его за шиворот.

Но мальчик, как угорь, выскользнул у него из рук.

— Граф Вок приказал принести к нему в комнату корм собакам. Подите сами, да спросите у него, — вызывающе ответил ему мальчуган и затем исчез в дверях, прихватив еще по дороге с буфета и кусок сыру.

— Вот нелепость — кормить собак жареной щукой, пирожками и фруктами, — сердито ворчал дворецкий, рассчитывавший полакомиться сам.

Сославшись на усталость после долгой езды верхом, Вок простился с матерью и прелатом и ушел к себе.

Две его комнаты обставлены были со всей роскошью того времени. Стало уже почти темно, так как в узкие, пробитые в толстой стене окна проходило мало света, и слуга зажег восковые свечи в медных шандалах.

Маленький Богумил накрыл в это время стол и расставлял принесенную провизию. Вок дал ему в награду пирожок и отослал, запретив беспокоить себя без зова.

Подумав немного, он повернулся и вышел в коридор, в конце которого была запертая дверь. Тщетно пытался Вок ее открыть; наконец, стукнув в нее кулаком, он крикнул:

— Светомир, глупый! Что ты, спишь или подох с голоду? Отвечай!

— Я с утра заперт, Вок, и не могу ни выйти, ни отворить тебе, — отвечал изнутри слабый детский голосок, в котором слышны были слезы.

Жалость и презрение мелькнули на выразительном лице молодого Вальдштейна.

— Ну, так жди меня и открой только окно, я за тобой приду, — ответил он и пустился обратно по коридору.

По винтовой лестнице он сбежал в сад, расстилавшийся у подножия замка, и подошел к башне, наверху которой, у отворенного окна, в наступившем сумраке виднелась неясная детская фигурка.

— Я здесь, Вок! Да как же мне спуститься с такой высоты? — тоскливо прозвучал голосок.

— Ну, вот! Разве это высота? Будь я на твоем месте, я давно уж был бы на свободе, хотя бы только для того, чтобы натянуть нос стриженому дьяволу, который тебя тиранит! А ты мокрая курица! Смотри, я покажу тебе дорогу.

Густой плющ окутывал башню своей темной зеленью; его могучими ветвями и воспользовался Вок, смело, ловко и проворно вскарабкавшись к окну, которое и на самом деле было не особенно высоко.