Светорада Золотая

Старый боярин рассказывал складно, многие заслушались им. Игорь тоже задумался, покусывал губу, размышляя о своем. Когда же после речи боярина все вскинули рога с пивом, выпивая за Ярилу, он заметил, что ни Ольги, ни Гуннара рядом с ними нет. Игорь стал озираться, ища взглядом Ольгу.

В этакой толпе не сразу разглядишь, кто где. А тут народ еще потянулся к чучелу Ярилы, послышались крики, чтобы красавица Олеся, жена Некраса, потешила гуляющих своим пением. Что она первая певунья в городе, все знали, однако ревнивый Некрас редко когда отпускал жену на общие посиделки. Но в этот раз она все же прибыла, правда, в окружении родни мужа, которые сели вокруг тесным кольцом, не спуская с Олеси глаз. Но, видимо, и их разобрал хмель и захватило общее веселье, если позволили Олесе петь. И вот она вышла вперед, стала перед соломенным божеством, а люди начали подтягиваться, усаживаясь кружком, утихомиривали детей, чтобы те не шумели и дали послушать.

Светорада тоже пошла туда, Игорь двинулся следом, все еще выискивая среди собравшихся Ольгу. Но тут рядом оказался Стема, еще разгоряченный после пляски. Позвав за собой, он постелил им пушистую овчину в первом ряду слушателей, поклонился, приглашая сесть.

– Ты, как погляжу, везде успеваешь, – мило улыбнулась ему Светорада, – может, еще сбегаешь и попить мне принесешь?

Обратилась вроде бы приветливо, однако Стемка лишь отмахнулся. Да так небрежно, что даже Игорь удивился – до чего же его дружинник неуважительно к невесте своего князя относится. А она – ничего, смолчала.

– Вижу, Стемид тебе должного почтения не оказывает? – Игорь вдруг захотел быть предупредительным с невестой. – Так только скажи – вмиг ушлю его.

Стема, похоже, расслышал слова своего князя, бросил косой взгляд, усаживаясь в стороне, однако Светорада будто и не придала значения сказанному. Сидела, обхватив колени, такая нарядная, сверкающая золотом, голова высоко вскинута. Даже в ее небрежной позе было столько изящества и горделивой грации, что Игорь опять подумал: До чего же она хороша! И вовсе не строптива, на Стему совсем не обиделась. Полюбить такую… Но на ум опять пришла Ольга, и Игорь стал искать ее в толпе собравшихся, высматривать знакомое лицо. Но среди освещенных пламенем костров лиц Ольги не было…

И тут Олеся запела – громко, сильно, ее яркий голос летел высоко, будто жар-птица крылья раскинула:

И за морями, и за океанами,
И в подземном царстве, и под небесами
Нет никого, кто был бы мил белой лебедушке,
Лебедушке белой, потерявшей своего милого,
Милого, сердечного, что покинул ее,
Оставил ладу черным воронам на отраду,
На отраду, на растерзание.

Песня была протяжная и печальная, голос Олеси звучал, перекрывая все голоса, заставляя стихнуть веселый гомон. Она стояла, освещенная светом костров, статная и высокая, в двурогой, унизанной жемчугом кике, с гирляндами подвесок вдоль щек, теребила пальцами светлую косу, и глаза ее были устремлены на кого-то одного, будто и пела она только для него. Как показалось Игорю, смотрела Олеся то ли на Светораду… то ли на Стему, усевшегося в шаге от княжны. Игорь даже усмехнулся: вот Стемка пострел, успел-таки заморочить голову купчихе смоленской! Наверное, именно к ней убегает Стрелок из дружинной избы и пропадает до рассвета. А ведь певунья и впрямь пригожа! Игорь нашел, что в Смоленске немало красавиц, на которых любо поглядеть. Но все равно нет никого краше его невесты. Да что же это с ним сегодня – будто только разглядел, на ком женится. Игорь даже обнял Светораду, притянул к себе, неожиданно ощутив, как напряглась княжна, стала тихо высвобождаться из его рук. Игорю было интересно, видит ли Ольга, что ему и дела нет до ее шашней с Гуннаром, когда рядом такая красавица писаная сидит.

А Олеся все пела. О том, как к лебедушке прилетел ее лебедь белый, как бьется он с воронами за свою милую, как слабеют его силы, одолевают черные вороны. И тогда воскликнула лебедушка, чтобы летел он в поднебесье синее, оставил ее, ибо нет для нее другой радости, кроме как знать, что ее милый выжил.

Когда песня смолкла, на поляне наступила тишина, многие сидели пригорюнившись, некоторые бабы и вовсе носами шмыгали, вытирали глаза головными покрывалами. И тут Светорада подала голос:

– Не ладно это, Олеся, что ты такую жалостливую песню в светлый праздник поешь. Тоску развела, будто мы дни Морены злой[90] отмечаем, а не Ярилин праздник.