Ходит ясный месяц по синему небу, расстилается серебряный свет по Приволховью, задремал Ильмень, задумались концы Новгородские, мирится душа со
Тихо и в Княжеском дворе. Опочивает уже Князь, возлегает и гость его Царь-Царевич на мягких постелях под собольими одеялами; но в сеннике светильник теплится, бросает тусклые лучи на золоченые резные стены, и лавки, крытые махровыми коврами Шемаханскими, и на золотые доспехи с гвоздями алмазными, и на кровать с багрецовой занавескою…
Тихо; но кажется, кто-то словно мед испивает устами… словно умирает, утоляя горячую жажду… и душа шумит уже крыльями…
Ясный месяц идет по небу над Волховом, заглянул в окно и спрятался в тучку, зарделся и снова из тучки поглядывает с завистью на терем высокий.
И хлынули чьи-то горькие слезы, всхлипнули чьи-то тихие жалобы…
Поднялось
Дал бы бог кому в жизни все радости, наделил бы кого золотыми горами, умом и разумом, честью и славою, — все бы отдал он за красную девицу; а кто видел ее, тот смотри в глаза солнцу, не бойся, нет ничего на небе, только черное пятно катится от востока к западу.
А кто слышал ее сладкие речи, тот запоем пил пьяный мед, голова кружится, а земля под ним ходуном идет.
Встала утренняя заря, пробудилась и красная девица, вздохнула и задумалась.
А Князь Владимир ждет в стольной палате гостя своего.
Выходит гость, весь в доспехи окован, решетка шлемная опущена; велит он приспешнику седлать коня своего.
— Прощай, — говорит, — прощай Князь Владимир, угостил ты меня! долго не забуду твоего хмельного вина! упоил ты меня горьким стыдом да раскаяньем!
— Останься! — молит его Владимир. — Смилят ли тебя мои речи и просьбы, Царь-Царевич!
Царь-Царевич не внимает Владимиру.
Целует своего любовного, белого коня в ясные очи, вскочил на него и помчался перегонять ветры в чистом поле. Скачет приспешник за ним.
В чистом поле приподнял Царь-Царевич решетку шлейную, глубоко вздохнул; а слезы, как быстрина речная, текут из его очей.
Искра запала в кудель, а горе на душу.
Задует ли искру, потушит ли горе слезами!
V
Едет Царь-Царевич от Новгорода в Восточные земли.
Тихо едет.
Едет и Светославич от Киева на восход солнца.
Быстро скачет.
Грустно Светославичу расставаться с родной лужайкой, а грустнее того с соседом красным теремом, в котором живет ненаглядная девица.
Глубоко вздохнул Светославич, когда очутился перед ним, захрапел, заржал конь вороной, на седле парчовая подушка пуховая, сбруя гремучая, бахромчатая.
Вскочил Светославич на коня.
— Ну! — говорит. — Куда путь держать?
Откуда ни возьмись, завился перед ним черный пес мохнатый, заластился, хвостом замотал, путь ему кажет.
Бежит пес правым берегом Днепра, едет за ним Светославич;
Не останавливается он ни в селах, ни в городах, ни на
На перевозе в пояс кланяются ему перевощики.
— Куда изволишь путь держать, милостивец наш? Один-одинехонек, только с любовным псом своим; одному за Днепр не дорога бы, леса полны разбоя; аль жизнь тебе принаскучила?
— Ага! — отвечает юноша, не внимая речам перевощиков; и едет далее.
— То так! — говорят про себя перевощики. — Одурел, ни слова не молвит… Уж не жена ли прогнала на торг в Белую вежу?.. ох гостница неусытная, купница бесовская!
Выбирается Светославич на
Только люди скучают ему.
— Хэ, кум! кудысе-тко?.. Стой! аль в Торг?
— Эгэ! — отвечает юноша.
— Милуй тебя боже! путь добрый!
Светославич проедет.
"Провались ты, не кум — пес неласковый! — шепчет про себя встречный. — Купил кожух новый, зазнался!"
Подъедет Светославич к селу, скачет мимо хоровода, мимо кружала с брагой и лавок, уставленных коробками с кисличками, орехами, репой и пряным печеньем. Вся деревня уставит на него глаза, хороводы остановятся, песни замолкнут, старцы привстанут с залавок, малые дети утрут нос кулаком, и все поклонятся ему в пояс; а красные девицы перешептываются:
— Боярич наш в путь собрался!
— Сам-один, а лишь с мурым псом!
— То, верно, ловы деять?
— А какой на нем кунтуш узорчатый, шелковой, золот пояс стан перепоясал, червонные сапоги тороченые, у бедра сабля стучит!.. а какой доброликой, румяной, кудри словно кудель крученая!
— Здравствуй, Господин Боярин! — восклицает вся деревня.